Иван Азанов - Записки русского солдата

Потом решил закурить, а пальцы крючками свело от холода. Папирус у него книжечкой, тонкий, нежный. А вдоль по листочку склеен таким швом, как на папиросных гильзах. Табак лёгкий, топорщится, как мох. Ростился он, ростился, бумажки три порвал, а папироску сделать не может. Я встал, подошёл к нему, говорю: «Давай, я попробую». Он подаёт мне свои принадлежности. Я взял бумажку, положил табаку, разровнял, придавил, и одним движением скрутил. Подаю ему, показываю: склеивай сам. Взял он, посмотрел, скручена хорошо, склеил. Зажёг и смеётся. «Гут, Гут», говорит. Потом маячит мне: закуривать его табаку. Я отказался. Завернул в газету махорки, закурил. Начали мы с ним беседовать. Не столько на словах, сколько жестами. Я узнал, что ему 24 года, что он уже семь лет в армии. Четыре года воюет. Не женат, ну и так далее. Потом я его спрашиваю: «Скоро ли кончится война?» Он говорит: «Вот Шарков (Харьков?) капут, Москау капут, и война капут». Ну, я по-русски выругался и ушёл в свою солому. А он сидит и смеётся. И наши все хохочут. Потом мы довольно сносно поспали.

Наутро шёл нудный, мелкий, осенний дождь с туманом. К нам пришёл ихний фельдфебель и маячит нам, мол, ломайте замок у соседа на овощехранилище, носите картошку, вот такую кучу, и чистите. Почему-то пришёл без переводчика. Я взял, да и огрызнулся, мол, ломайте, и носите сами, а мы начистим. Фельдфебель вытащил свой Вальтер из кобуры, потряс им перед моим носом, да как залает на своём собачьем языке! Думаю, так ведь и прикончит ни за что, ни про что. Пошёл, у хозяина выпросил ломик, вывернул замок, у него же взяли мешки и натаскали кучу картошки. Уселись вокруг кучи чистить картошку. А сердечко у меня так колотится, что грудь звенит. Воткнул я нож в землю, завернул папиросу. Вышел из хаты, хотел прикурить у часового. Часового около двери нет. Думаю: наверное, вокруг хаты пошёл. Пошёл и я вокруг хаты. Обошёл кругом, часового нет! Наверное, мы друг за другом ходим, Пошёл в другую сторону. Обошёл кругом, часового нет. Да что за наваждение, думаю? Наверное, опять совпадение? Отошёл от хаты в кусты крапивы да бурьяна, снял штаны, уселся. Если ходит вокруг хаты, так всё равно, придёт. Посидел, посидел, часового нет.

А по деревне молодёжь, подростки лет 15–16 погнали на волю стадо коров. Пока я сидел, конец стада поравнялся с нашей хатой. Я встал, оделся и шагнул на дорогу, чтобы прикурить у парней, и ещё не думал о побеге. Вышел на середину улицы, попросил у парня спичек, прикурил. Сам шагаю рядом с парнем. Потом одной рукой подаю парню спички, другой забрал у парня прутик. Сам шагаю за стадом вдоль улицы. Парень от меня отошёл к домам на край улицы. Я иду срединой. Так дошёл до конца посёлка, вышел в поле. Довольно далеко отошёл от посёлка. Когда оглянулся, то силуэты домов ещё едва маячили, ну а мелких деталей, как-то окна, трубы и т. д. видно не было. Тогда я бросил прутик и бросился бежать. Бежал, наверное, километра три. Выбежал на скошенное ржаное поле. Рожь скошена, а снопы кучками, снопов, наверное, по двадцать лежат на поле. Так вот в такую кучку я и влез, как гвоздь. Лежал до наступления темноты. Ночью пошёл дальше продолжать свой путь. Вот не помню, на какой день я набрёл на небольшой хуторок, дома два, или три. Он расположен километрах в четырёх или в восьми от села.

Этот нудный, мелкий дождь так и продолжал идти. Весь, до нитки промокший, я попросился на ночлег у пожилой женщины. Она охотно пригласила в дом. Семья состояла из трёх человек. Вот эта женщина, её сноха, лет тридцати и девочка лет семи-восьми. Дом большой, хороший, семья зажиточная: корова, телёнок, овцы, свинья, домашняя птица. Одним словом, всё, как полагается. Хозяин, сын пожилой женщины, муж молодой, в армии. Меня как дорогого гостя, покормили ужином, сделали постель. Одним словом, ночевал, как дома. Наутро покормили завтраком. Я поблагодарил хозяйку, стал собираться в поход. Хозяйка говорит мне: «Куда ты в такую погоду пойдёшь? Ложись-ко, да отдохни ещё. А я вот нагрею воды, да помойся. Бельё я тебе дам свежее, а это, что на тебе, пожарим, да постираем. А идти ещё успеется». Подумал я, подумал, да и вправду, когда я мылся, уже забыл. И бельё не менял давно. И вошки беспокоят, раздеваться тоже редко приходилось. Бабка больно уж приветливая, да весёлая, таких немного встречается.

Помог молодой хозяйке скот напоить, да раза два-три за водой на ручей сходил. А тут бабка мне и баню устроила. Поставила деревянное стиральное корыто, ведра два или три тёплой водички, мыло, полотенце, давай, говорит, иди, мойся. Но мне это в новинку, в корыте-то первый раз мыться пришлось. Так, да сяк, но всё-таки, помылся я. Одел бабкино бельё. Своё-то смотал в узелок, да за дверь и выбросил, чтоб, мол, вши у добрых людей не поселились. Прибрал за собой всё, как умел, да так и щеголяю в нательном белье по дому. А бабка той порой где-то на дворе с делами управлялась. Пришла домой, вытащила грязную воду на улицу. «Залезай-ко, сынок, на печку, да отдохни после баньки. А где твоя одежонка-то? Я её в печку посажу». В сенках, говорю, за дверью лежит. Улёгся я на печку в нижнем белье и босой. Полежал, да и задремал. Бабка хлопотала по хозяйству. Потом, слышу, бабка на дворе плачет, да причитает, и к сенцам приближается. Ну, думаю, влип я снова в историю! Наверно пришли немцы, и забирают кого-нибудь из скота. Того и гляди, до меня доберутся. Прятаться некуда, да и времени нет! Проворонил, думаю. Лежу на печи, решил притвориться спящим. Думаю, авось за местного сойду. Одним глазом на дверь поглядываю. Дверь отворилась, входит мужчина, бородатый, в гражданской одежде. Возрастом лет тридцать-тридцать пять. Бабка около него виташится, друг друга расспрашивают. Молодая хозяйка следом идёт молча, весело поглядывает. Понятно стало, что хозяин пришёл. А он на печку уставился, на меня смотрит.

Я сел на печи, ну, говорю, здорово, хозяин! А я вот наперёд твоего на печку забрался. Он всё мне в глаза глядит, разговаривает неохотно. Подозревает, что я тут в «заместителях» обосновался. Потом бабка втолковала ему, что я всего одну ночь ночевал, да она же меня и не отпустила, а то бы давно ушёл. После этого заговорил мой хозяин. Смотреть веселее стал. Потом бабка устроила и ему баню, если это можно назвать баней. Потом мы с ним постригли друг друга. Он побрился. Бабка же нам принесла коряжок самогону, курим на равных. Мамаша не нарадуется на сынка, что жив-здоров, домой явился. Да меня благодарит, говорит, это ты сынка привёл. Поит, кормит меня с ним наравне. Я ещё ночь ночевал у них, отдохнул очень хорошо. Наутро стал в путь собираться. А бабка опять своё поёт: «Да куда же ты в такую погоду? Да тебе до дому-то и за год не дойти». Нет, говорю, мамаша, спасибо тебе за всю твою теплоту и доброту, за хлеб, за соль. Пора мне и честь знать. Домой, говорю, я не спешу, а вот до своих добраться надо спешить. До зимы добраться, по чёрной тропе.