Иван Азанов - Записки русского солдата

Он снимает трубку, звонит командиру дивизии, гвардии полковнику Даниловичу. Тот быстро отозвался. Между ними состоялся следующий разговор в моём присутствии. «Данилович, где твоя пехота?» Ответ: «На прежних рубежах. Связь есть. Три часа по радио. Сейчас должна быть следующая, но не отвечают». «Так они у тебя на ходу, потому и молчат. Там их атакуют танки и пехота. Вот у меня солдат, говорит, что под нашим селом накапливаются немцы. Вот-вот атакуют, скорее всего, с рассветом. Готовь всё, что можно собрать для отражения атаки, или к отходу». Той порой он был уже одет. Меня отослал поднимать народ. Потом дал команду запрячь лошадей, поторопил повара с завтраком, чтоб до рассвета все были накормлены. Немцы пока молчали.

Дошло дело до завтрака. Повар начал раздачу. Я получил в числе первых. Сунул котелок в снег, мёрзлый хлеб в котелок, и за десять-пятнадцать минут управился. В дома в то утро я не заходил вообще. После завтрака же, встал в воротах, около столба. Привалился к столбу и так ждал развития событий. Мало кто знал обстановку, потому и всё шло спокойно, своим чередом. Командующий дал команду завести машины, прогреть и не глушить. Шофера же завели их, погоняли и заглушили. Я так и стоял в воротах и наблюдал. Вдоль по селу стало рассветать. Видимость увеличилась уже до полукилометра в радиусе видимости по улице люди ходили спокойно. Потом вдруг забегали вдоль и поперёк улицы. Ну, думаю, начинается! Стрельбы ещё не слышно, Что же, думаю, там происходит? Стараюсь уловить что-нибудь новенькое, что беспокоит людей? Ну и несколько минут смотрел внимательно вдоль улицы. Потом бросил взгляд в противоположную сторону, и увидел немецкий средний танк по огородам за домами, идёт к окраине, куда нам надо отходить, чтобы отрезать нам пути отхода.

Ну, тут увидели его многие, закричали: «Танк! Танк!» Он же следует дальше, не ведя огня. Скрылся из моего поля зрения за домами, и я не знаю его судьбы. Начался переполох у нас во дворе. Лошадей-то запрягли, по Батиной команде, но поставить их по ходу к воротам, ума не хваило. То у кого-то вещи в хате. Один намылился выезжать. Другой убежал за вещами. Повозка на дороге. Ругань, крик! Шофера кинулись заводить машины – не заводятся! На машинах штабные бумаги, а повозки уже ускакали! Как всегда, в таких случаях тарарам, неразбериха. Я так и стоял у столбика, пока в ворота не проскочила первая повозка. Молодая лошадь, впряженная в кошёвку. В ней старший лейтенант Гольдштейн и его ППЖ («полевая жена»), и ездовый. Ну и я к ним на запятки привстал. Лошадка молодая, бежит резво, воз не тяжёлый, дорога накатанная. Несколько минут – и мы уже в полукилометре от села. Тут старшой оглянулся, видимо посмотреть, что позади? Увидел меня, зло его взяло. Кричит: «Слезь! Слезь сейчас же!» Я молчу.

Он стал расстегивать кобуру. Ну а я свои меры предпринял: зубами сдёрнул рукавицу, вытащил из-за спины автомат, поставил на боевой взвод. Он ещё раз обернулся, ствол моего автомата оказался у него под носом. Он увидел его, видимо, оценил обстановку, положение вещей, и забыл про свой пистолет, притих, как и нет его. Так мы доскочили до первой деревушки. Я слез с запяток и погуливаю вдоль деревни. Потом подъехали обозы, пошли и пешие люди. Смотрю, едет и наш Батя на паре своих лошадей, запряжённых в лёгкую телегу, с корзинкой, тоже втроём. Он и ППЖ. В корзинке ямщик на козлах. Позади корзинки два чемодана привязаны. Подозвал меня жестом, я подошёл, говорю: «Слушаю вас, товарищ майор». «Садись-ка, говорит, сзади на дрожки, вместе поедем».

Сам улыбнулся одним уголком рта. «Есть ехать с вами», – говорю. Уселся, и поехали. Вечером, пока не подошли остальные, я у его дверей пугалом торчал. Потом, когда меня сменили, я подался в другой конец деревни, хорошо отоспался. Утром, думаю, я не полезу к нему на глаза. Пусть без меня трясётся. Так он днём разогнал всю шарагу, меня искать: «Найдите мне того солдата, что вчера со мной был!» Нашли, передали приказание, чтоб явиться к командующему. Пришлось топать к нему. И опять: «Садись-ка на дрожки, вместе поедем». Да так и повелось. Потом я уж и сбегать перестал, всё равно разыщут! И так, потихонечку, да полегонечку, оказались около Белгорода. В дивизии народу было мало, пополнения не давали. Материальная часть тоже неполного состава, боеприпасов мало. Подготовлений к позиции для обороны не было, так они нас и толкали до Белгорода.

У немцев же полноценные дивизии подошли, те, что в Африке воевали, потом во Франции формировались двадцать две немецких дивизий. Так, что какая-то часть из них оказалась перед нами. Нам не давали ни пополнения, ни замены, видимо потому, что в это время подходила к концу Сталинградская операция. Основное внимание было сосредоточено туда. Потом мы остановились в деревне Пушкарное, это южнее Белгорода, километрах в двух, на правом берегу Донца. Немецкие самолёты усиленно бомбили Белгород. Летали почти всё через Пушкарное. Выныривали из-за горы ближе, чем за полкилометра. Потом, вначале апреля, нас заменила другая дивизия. Нашу же отвели на формировку в Корочу. Мы стояли в деревне Казанка, под Корочей. К концу апреля опять переместили. Наш штаб КАД стал в хуторе Петровка. Пехотные полки стали готовить долговременную оборону. Копали траншеи. Строили дзоты, блиндажи и землянки. До пятого июля несколько раз перестраивали, да строили, углубляли, усиливали перекрытия. Я же всё это время дежурил на ЦТО, на коммутаторе, по двенадцать часов в сутки.

Пятого же июля немцы перешли в наступление. Мы стояли около сорока километров от передовых частей, но канонаду было хорошо слышно. Девятого июля нашу дивизию сняли с насиженных мест и двинули вперёд. Сначала мы развернулись в боевые порядки во втором эшелоне обороны. Но через сутки, части, что были впереди нас, отвели, и мы оказались в соприкосновении с врагом. Оборона наша была слабовата, на живую нитку была схвачена. Даже командного пункта, как следовало бы, не было. Ну и это не замедлило сказаться: сразу понесли значительные потери в живой силе, и материальной части. И тринадцатого июля немцы смяли нашу оборону, не многим удалось уйти. Командующий пункт Бати был в лесу. У него даже окопа не было. Был сделан шалаш, где сидели помощник начальника штаба и писарь. У меня ЦТС была около дерева, за которое мы вязали кабеля, и окоп, где я мог хорониться от осколков и шальных пуль. Батя же ходил туда, сюда, задумавшись. Связь поминутно прерывалась, все люди были на линиях и не управлялись вязать порывы. На каждом метре два-три узла. Вот какими были условия работы. Много и людей вышло из строя.

Часов около двух дня тринадцатого июля связи не стало ни с кем. Батя поминутно требовал то одного, то другого командиров, а я никого не могу дозваться, и признаков жизни на линиях нет. Потом стали рваться пули на деревьях. Автоматная трескотня подвигалась к нам всё ближе. Батя отослал на машину писаря с папкой, потом отослал капитана Андреева. А мне говорит: «Вызови мне того-то, то другого». Потом отошёл от меня, проговорил: «Ну, видно, отвоевался Александр Николаевич». Посмотрел мне в глаза и пошёл. Автоматная трескотня раздавалась уже в лесу, метрах в двухстах от нас. Я отключил аппараты и катушку повесил на себя. Взял в руки автомат и за Батей к машине. Но пока я собирал своё имущество, отстал метров на сто пятьдесят. Он подошёл к машине, сел в кабину, машина пошла. Мне же до неё метров сто пятьдесят, я бегу бегом, но и машина в лесу идёт медленно. Я пробежал метров восемьсот, а то и километр, пока догнал. Уцепился одной рукой за задний борт, скидал в кузов свои пожитки, забрался сам.