Иван Азанов - Записки русского солдата

Был с нами молодой, недавно к нам прибывший, сержант, не помню его фамилию, по имени Павлик. Был он без должности, наравне с нами. Когда мы добрались до немецких траншей, в них было раскидано много всякого барахла. Мы, старики, на него не обращали внимания. Нам надо было отыскать командный пункт, а от него узел связи. Этот же молодой человек, хватал всякую пустую безделушку, рассматривал её и спрашивал, как дитя: «А это что? А это зачем?» И так дошло до немецких ручных гранат. «А это что?» – спрашивает. «Толкушка, говорю, картошку толочь. Ручная граната, разве ты не знаешь? Вот, говорю, смотри, как она толкёт». Взял и бросил её, сколько мог, дальше от траншеи. Понравилась дитю игрушка. Через некоторое время, смотрю, он несёт на руке их целую охапку. «Что ты хочешь делать?», – спрашиваю. «Я их буду кидать!» «Дура, говорю, нашёл игрушку». Той порой мы отыскали позади траншей в балочке, три немецких блиндажа. В одном из них узел связи, стоял коммутатор на десять точек. Несколько аппаратов и несколько телефонных линий. И тут же с десяток немецких катушек. Ребята стали сматывать кабель и разошлись в разных направлениях. Я занялся аппаратами. Уложил их, приспособил, чтобы было удобнее нести. Нагрузился и вышел из блиндажа, чтобы отнести и уложить на повозку.

Из соседнего блиндажа вышел этот сержант, Павлик. На левой руке, в локте, зажата наша противотанковая граната. В правой – жестяный язычок с куском лужёной белой проволоки. Спрашивает мня, что теперь с ней делать? Когда я увидел всю эту картинку, у меня на голове шапка шевельнулась! Ещё миг, и человека не будет! Два килограмма толу около сердца! Я опешил, не нашёл слов, которые нужно было сказать. Показал рукой: «Бросай!» Но он только сделал замах: правая рука вытянута назад. В этот миг, на том месте, где был человек, появился шар огня, в полметра диаметром, потом чёрный дым, несколько большего размера, потом звук взрыва! Дым ветром отнесло, и стало опять тихо. Я стою, размышляю: надо ли идти туда, или не надо? Через секунду слышу крепкое русское словечко. Меня как ветром подхватило, не знаю, как я от груза освободился, как выпрыгнул из прохода, в снегу по плечо мне высотой. Кажется, в один прыжок я очутился возле него. Он стоит на локтях и коленях на грязной земле, в проходе. Пальцами левой руки, собирает в пучок сухожилия правой кисти и прикладывает их к культе правой руки.

Шапки на голове нет, волосы обгорели, и каждый волосок загнут крючком. От правого уха только тоненький ободок. Остальную массу уха вырвало осколком. На спине, в области правой лопатки зияет дыра. Вырвало клок телогрейки, гимнастёрки и нательной рубашки. Я заглянул туда, на теле две раны, по кулаку размерами. Когда он дышит, то обрывки этих ран двигаются, то внутрь, то наружу. Я решил заговорить с ним. «Павлик, ты меня слышишь?» – спрашиваю. «Как не слышу, слышу», – отвечает. Тогда я его подхватил за подмышки, помог ему встать на ноги. Заглянул в лицо, в глаза. Глаза мутные, устремлены в одну точку. Говорю ему: «Ты идти можешь?» «Могу», – отвечает. «Пошли к повозке», – говорю ему. Повёл его. Походка пьяная, но шагает. Дошли до повозки. Он стоит, держится за повозку. Мы с ездовым уложили бережно на повозку, поудобнее сделали ему место лежать. Потом хотели сделать перевязку, но пакета не оказалось не одного.

Я ему говорю: «Сейчас мы тебя положим и отправим к штабу, там перевяжут». Он мне говорит: «Маленько помоги мне, я сам лягу. Правой-то руки нет, плохо». Когда уложили, говорю ездовому: «Давай, Митя, побыстрей! Не жалей лошадок». Митя мне тихонько шепчет: «Я боюсь». «А ну, быстрей!» Сам потянул автомат из-за спины. Митя свистнул кнутом, и исчез. Мы же собрались все в кучу, почти с пустыми руками, быстрым шагом, следом. Когда подошли к штабу, его выносили из избы, уложили на повозку, всего замотанного бинтами. На теле насчитали двадцать четыре раны. Мне начальник штаба, майор Иванов, приказал его сопровождать и сдать в дивизионный медсанбат. Там я поскандалил из-за него, отсидел двое суток на губе, потом сбежал. Потекли дни в наступательных боях. Участвовали в боях за Винницу. Потом наша дивизия освобождала станцию Бар. В этих весенних наступательных боях вынудили немцев побросать огромное количество техники. Шоссейная дорога Винницы – Проскуров, сколько мне её пришлось видеть, сплошь была забита техникой.

Где-то стояли целые, совершенно исправные машины, где-то сожжённые все подряд. И так по несколько километров. Посёлок, станция Бар, тоже был нашпигован техникой. Забыл, толи две, толи три тысячи машин было брошено в этом посёлке. Дороги перерезали наши танковые части, так, что бежать было некуда. А бездорожьем в то время и пешком было невозможно ходить. К концу апреля 1944-го года мы стали в оборону уже недалеко от Карпат, в холмистой местности, и, почему-то, не в населённых пунктах, и не около их. А просто среди поля. Накопали и настроили землянок. В них жили начальство, штаб, а мы, солдатня, прямо под открытым небом. По полям ещё было сыро, по лугам уже можно было ходить сухой ногой. Но зелени ещё не было. Пока стояли, пошла в рост и зелень. Вначале мы много заготовляли крапивы в пищу для себя, потом стали питаться щавелем. Я спал в кабине своей «полуторки». Картошку для кухни ездили доставать ночами. С месяц, наверное, стояли на одном месте, потом получили приказ переехать под Тернополь. Уже стояли жаркие дни, когда мы своим ходом двигались под Тернополь. Мне немало досталось потрудиться с колёсами. По прибытии на место, стали готовиться к прорыву обороны немцев.

Мы уже имели опыт по этим делам, или по какой другой причине, но дело это доставалось нашей дивизии. За пару недель всё успели подготовить. Провели чётко артподготовку, но получилась неудача. Каким-то образом, немцы пронюхали о нашем наступлении и отвели войска с передовых позиций во второй эшелон. Таким образом, артподготовку провели почти по пустому месту. В шести-семи километрах встретили полноценную, не тронутую оборону. Пришлось начинать всё сначала. Более недели топтались на одном месте, только потом удалось развить наступление. Наша дивизия освобождала город Самбор. Потом двигались возле Карпат, где как позволяли дороги, на расстоянии пяти, десяти, иногда и более километров от них. В горах немцев не трогали, оставляли в покое. Были случаи, когда мы пройдём по дороге, после нас, по этой же дороге идут немцы. Кого-либо из наших пошлют в тыл, и там стычки с немцами были не редкость. Так мы продвигались до польских нефтепромыслов. А как они назывались – не помню. Там мы стали в оборону. Жили и на природе и в населённых пунктах.

Бате выстроили дачный домик из досок, я ютился в кабине своей «полундры». Но работал, как и все, телефонистом. Короче говоря, сразу две должности. И шофер, и телефонист. Был у нас участок местности, где шла линия связи возле шоссе. И всё время немцы обстреливали из орудий этот участок шоссе и рвали кабель. Приходилось по несколько раз в день бегать на порыв, причём и нам часто попадать под обстрел. Мы решили избавиться от такого неприятного удовольствия. Нашли польский телефонный кабель, который шёл вдоль шоссе. Откопали мы два колодца, и перешли мы на этот подземный кабель. Ненужные нам концы выключили из действия. И потом спокойно работали, уже не рискуя своими головами. На нефтепромыслах было много сырой нефти. Многие наши механизаторы приспособились её перегонять примитивным способом. В том числе, и я тоже.