Анатолий Иванов - История петербургских особняков. Дома и люди

Надо сказать, что, хотя княгиня была очень богата, она отличалась невероятной скупостью и развившейся к старости клептоманией: бывая в гостях, почтенная дама прятала и уносила с собой куски сахара, спички, апельсины, карандаши и так далее, причем проделывала это с ловкостью фокусника. Ходила она в длинных черных балахонах, очень широких и свободных, и всегда носила с собой мешок, в котором лежали какие-то ключи, издалека возвещавшие о ее приближении металлическим лязгом. Отчасти в этом проявлялось присущее ей пренебрежение к светским условностям, а отчасти сказывалась отцовская наследственность.

Князь Григорий Семенович также прослыл своими странностями, хотя и другого рода, что, возможно, объяснялось полученным на войне ранением в голову. Будучи оренбургским военным губернатором, он разгуливал по улицам в халате поверх нижнего белья и при всех орденах. В таком виде князь иногда забредал довольно далеко от дома и возвращался обратно на попутной телеге. Впрочем, нрава он был добродушного, а его письма к детям, среди которых Софья была любимицей, преисполнены «душевными сладчайшими сентиментами». Старик усматривал в дочери физическое сходство с собой, что не преминул с удовольствием отметить в одном из писем: «Все сознают, что Ваше прекрасное лицо подобно моему изношенному».

Страстная путешественница, С. Г. Волконская изъездила всю Европу и состояла в переписке со всеми коронованными особами и литературными знаменитостями. У нее хранился чайный сервиз, подаренный ей английским королем Георгом IV; показывая его, она не забывала прибавить, что это был «подарок мужчины женщине». Путешествовала она не в собственной карете, что вполне могла бы себе позволить, а на империале омнибуса. Однажды ее там арестовали, заметив, что в чулках у нее просвечивают бриллианты, и приняв за воровку. Она подняла шум, грозя пожаловаться папе римскому, бельгийскому королю и еще бог весть кому, – и ее отпустили.

По словам внучатого племянника княгини, С. М. Волконского, в своем доме на набережной реки Мойки она сдавала квартиру собственному сыну, а когда тот на время уехал, старуха воспользовалась этой отлучкой и вселилась в его комнаты, прожив таким образом всю зиму в квартире, за которую получила деньги. Примеры ее безудержного скопидомства можно было бы множить до бесконечности, но странное дело: скупая в мелочах, Софья Григорьевна порой была способна на неожиданную щедрость. Она бранила горничную за то, что та зря извела спичку, и в то же время, не задумываясь, делала родственнице подарок в двадцать тысяч рублей.

Весной 1854 года княгиня, невзирая на недовольство царя, предприняла дальнее путешествие в Сибирь, повидаться с братом. Приезд жены покойного министра двора, естественно, наделал немало шуму. Сергей Григорьевич встретил сестру за семь верст от Иркутска, в тот же день и месяц, в какой они расстались двадцать восемь лет назад на станции под Петербургом. Оба поразились изменениям во внешности друг друга: бывший блестящий генерал превратился в седого как лунь старца с длинными волосами и бородой, а миловидная брюнетка с точеными руками и манящим взглядом карих глаз – в настоящую гарпию с большими черными усами и облысевшей шишковатой головой. Когда она пожелала побывать на китайской границе, в Кяхте, то обитавшие там китайцы «засматривались на ее усы и бороду, огорчая ее знаками непочтительного веселья».

Поездка престарелой «фельдмаршальши» сопровождалась постоянными пререканиями с ямщиками из-за чаевых и с содержателями станций из-за прогонов, причем на все их доводы она неизменно отвечала одно и то же: «Нет, нет, я была с вами достаточно женерёзна!» По-французски это означало «щедра», но какой смысл придавали незнакомому для них слову ее собеседники – сказать трудно.

Несмотря на все эти странности, окружающие любили С. Г. Волконскую за блеск ее разговора, яркость эпитетов, неожиданность сравнений. Такой знавал ее и А. С. Пушкин, поселившийся в доме на набережной реки Мойки осенью 1836 года и нашедший здесь свое последнее пристанище.

Также на Мойке, вблизи Исаакиевской площади, приютилось невысокое здание с классическим портиком из ионических пилястр и треугольным фронтоном. Суховатый, казенного вида фасад как нельзя лучше подходил к прежнему назначению дома: многие десятилетия он принадлежал ведомству Государственного контроля, закончившему свое существование только после Октябрьской революции. Но перед тем как обратиться в казенное учреждение, он знавал лучшие времена и видал на своем веку не одни чиновничьи вицмундиры.

Дом № 74 по набережной Мойки. Современное фото

Построил его генерал-поручик Алексей Петрович Мельгунов на отведенном по указу Петра III «в вечное и потомственное владение» месте. Повеление отдано в феврале 1762 года; не прошло и двух лет, как дом был готов – его можно видеть на составленном немного позднее аксонометрическом плане Сент-Илера – Соколова. В ту пору он выглядел иначе, чем сегодня, – наряднее и веселее, хотя привлекал взор уже не декоративным разгулом барокко, а более строгими и умеренными формами раннего классицизма.

А. П. Мельгунов

Для Алексея Петровича это время не было особенно благоприятным: потеряв в лице свергнутого государя покровителя и благодетеля, он на пару лет оказался не у дел, отстраненным от двора, и использовал возникшую паузу для строительства своего особняка. Опала длилась недолго; Екатерина II не отличалась злопамятностью и вскоре вновь призвала бывшего фаворита своего мужа к деятельной службе. Но прежде чем обратиться к будущему, бросим беглый взгляд на прошлое нашего героя.

А. П. Мельгунов (1722–1788) был сыном петербургского вице-губернатора и учился в Сухопутном шляхетном корпусе, после окончания которого началась его служебная карьера. Однако вряд ли она имела бы столь успешное продолжение, не попади он в 1756 году адъютантом к великому князю Петру Федоровичу, коего подкупил отличным знанием немецкого. Здесь не было ничего удивительного, потому что язык этот изучался в корпусе весьма основательно, да и преподавали там по большей части немцы.