Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

– Этот вопрос стоит задать ему, а не мне.

Рука в черном указала направление.

Рамон судорожно крутнул шеей и не удержался от вскрика. За его спиной в нескольких футах на смоляном коне сидел ОН. Белую кость черепа обрамлял черный клобук монашеской рясы, правая рука сжимала мерцающий меч-эспадон.

– Это ты убил падре Игнасио?– немигающие глаза пристально смотрели из глубоких провалов глазниц. В них, как причудилось Рамону, таились глубины веков.

– Нет,– просипел Сыч. Колени его подламывались, а язык распух так, что упирался в зубы.

– Ты лжешь! Зачем? – с укоризной произнес голос.

– Нет! Нет! – глаза полукровки скакали по черным всадникам.– Клянусь Христом распятым, это неправда!

Он упал на колени и, поднимая дрожащие руки к небу, стал призывать в свидетели Господа.

– Не тяни время. У меня его мало. Ты всё равно скажешь правду. И не трепи Имя Божье, которое ты никогда не чтил.

– Пить! Пить! – хватаясь за горло, взмолился метис.—У-умоляю, дайте глоток! Мой язык… он распух…

– Прежде чем он задушит тебя, ты можешь проколоть его ножом и напиться своей крови. У тебя же есть нож, будь мужчиной.

Дель Оро дрожал, голова у него шла кругом. Он прижал пальцы к горлу, в красных глазах застыл нескончаемый ужас. Над головой в высоком небе, ему казалось, выл и стонал ветер, точно сонм томящихся в муках погибших от его рук душ.

– За что ты убил драгуна?

– На нас напали… инсургенты… – из горла Сыча вырвался сдавленный всхлип. Пальцы в отчаянье скребли землю, сдирая их в кровь. Потом, схватившись за ворот, он разорвал серапе вместе с рубахой так, что они свисли двумя лохмотьями с бедер.– Вы что же, не верите мне?

– Конечно да,– участливо произнес голос.– У меня есть чувство, которое всегда подсказывает, кто начинает слишком много вилять хвостом… Ты предал своего друга, собачье мясо, и обокрал его… Или хочешь сказать, что это твои сапоги, а он добровольно разбил себе голову?

– Боже, помоги мне! – воскликнул дель Оро, но голос его надломился в глотке и он захрипел: – Боже, по-моги…

– Где пакет? – белую кость черепа раскроила черная щель ухмылки.

– Какой пакет? Я не знаю… Нет, нет! Это мое. Он мне нужен…

– Тебе уже ничего не нужно,– глаза сверкнули зеленым огнем, вертикали зрачков потемнели.

Обезумевший Сыч прижался спиной к горячему камню, с ужасом глядя на приближающуюся смерть.

– Хозяин,– задыхаясь от кашля, проблекотал полукровка, протягивая обшарпанный пакет.– Я умоляю вас! Не убивайте, я буду служить вам по гроб…

Степной Дьявол навис над ним, забирая пакет:

– Умирать надо тише, дель Оро. Ты знаешь, какая страна лежит за теми горами? – черная перчатка с пакетом махнула в сторону северо-востока.

– Знаю, что большая…

– Ты бывал там?

– Нет,– дель Оро с судорожной надеждой сшеркнул рукавом пот.– Выше Эль-Пасо мой конь не забирался. Туда только птицы летают. Да, похоже, бежит вот та река…

– Тогда тебе будет интересно отдаться ее течению… —меч вспыхнул огнем на солнце.– Хотя даже и это путеше-ствие для тебя роскошь.

Старик замолчал, уперевшись взглядом в чернильный прибор. Он смотрел немигающим взглядом на одну давно примеченную им царапину и думал, как слаб и как одинок он на пороге опасного решения. Его Монтерей, да что там —вся Верхняя Калифорния – кишела подчиненными ему людьми, но не было ни одной души, которая постучала бы к нему в двери и разделила его муки: безумно горделивые помыслы о величии и убийственное сознание беспомощности. «Тот же Ксавье: славный малый, но скользок, что угорь, и изменчив, как хамелеон,– резюмировал де Аргуэлло.– Сто против одного – комендант будет с тем, кто останется в выигрыше».

Но даже осознавая всю глубину и низость этой гадкой истины, он боялся сейчас остаться один, потерять пусть изменчивое, но живое участие человека, которому изливал душу, который внимательно слушал его и был всегда готов услужить советом.

– Я хочу одного, Ксавье,– Эль Санто коснулся своего холодного лба некогда сильной и твердой, а ныне дрожащей и ошибающейся рукой.– Чтобы русские посланцы, если они объявятся у наших ворот, испугались и знали, с кем имеют дело.

– А если этого не случится, ваша светлость? – комендант следил за стариком беспокойным взглядом.– Вы окажетесь крайним, простите… А что будет потом, догадываетесь?

Губернатор поднял уставшие глаза и встретился с упорным взглядом черных глаз де Хурадо.

– Боюсь, после сего вам уже никто не подаст руки…

– И вы тоже, Ксавье?

– Не знаю,– уклончиво ответил тот, опуская настороженные глаза.– Возможно, дети и жена уже будут оплакивать своего отца на могиле.

«Вот ведь уж, как опять извернулся»,– усмехнулся в душе де Аргуэлло.

– Ладно, довольно сгущать краски, мой друг, уж кто-кто, а вы сумеете выйти из всех передряг. Ну, а искать виновных в сем деле будет несложно… Кто не виновен, кто хоть раз не влез в политику? Меня обвинят уже только за то, что я губернатор, и вынесут приговор…

– Прошу простить меня,– комендант улыбнулся одними узкими губами.– Я знаю, вам претит казарменная откровенность, ваша натура… Мораль…

– Хватит петлять, амиго. К чему эта велеречивость? А о морали забудьте; кто знает, сколько нам осталось сидеть на этой пороховой бочке? Помните, как у Данте 28 28 Данте, Алигьери – величайший поэт Италии и всего средневекового периода (1265—1321); принимал участие в общественной и политиче-ской жизни своей родины Флоренции; был осужден на изгнание, а затем и на смертную казнь; покинул навсегда Флоренцию; скитался по разным местам; последние годы жил в Равенне, где и похоронен. Первое его произведение – «Vita nuova» – собрание стихотворений. Его «Convito» —образчик итальянской научной прозы. Его «Rime» содержит стихотворения, сонеты и канцоны. Обессмертил себя «Божественной комедией», состоящей из трех частей: «Ада», «Чистилища» и «Рая» и представляющей «поэтическую энциклопедию средневекового миросозерцания». (Прим. автора). : Lasciate ogni speranza voi ch’entrate… 29 29 Lasciate ogni speranza voi ch’entrate (итал.) – по Данте, надпись над воротами в ад, означающая: «Оставьте надежду входящие сюда». (Прим. автора).

– Ну, если так,– Ксавье оживился и вежливо вытянул руку на ореховой столешнице.– Извольте. Вы не помните анекдот, ваша светлость, что прокаженный сказал шлюхе?

– «Оставь сдачу себе?» – ответил через заминку губернатор с некоторой небрежностью, за которой скрывалась настороженность.

– Именно так, ваша светлость,– поторопился комендант, с трудом справляясь с голосом.– Я разумею, вам стоит так же ответить и русским.

Эль Санто громко и истово высморкался, спрятал платок в карман атласного камзола и потребовал, вопросительно вскидывая брови: