Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

Волосы на голове метиса встали дыбом, когда кустарник вдруг ожил, зашевелился, а за ним вздрогнула и ожила трава, точно кто-то незримый настойчиво дергал ее и теребил.

Истошный вопль дель Оро известил Бернардино о случившейся беде. Ротмистр уже был в седле, когда послышался нарастающий шум. Сырой воздух прорвал крик, потом другой. В папоротниках мелькнул полосатый хвост какого-то животного. Затем затрещали ломающиеся ветви… Лошади встали на дыбы, и Симон едва удержался в седле, чтобы не сорваться на землю. А через секунду с горящими от ужаса глазами и вопя во все горло показался и сам Рамон.

– Красная смерть! Спасайся!

Дель Оро, теряя пистолет, не помня себя, вскочил в седло. При этом он взвыл, точно его резали заживо, и что было силы несколько раз ударил себя по ляжке.

У Симона перехватило горло, когда он увидел левую ногу проводника. Голенище сапога изгрызанными лохмотьями свисало с его щиколотки и блестело от крови.

Бернардино обернулся – и обмер. В десяти футах от него, насколько хватало глаз, шевелилась земля. Миллионные полчища муравьев-кочевников, точно красные волны, затопляли весь лес.

– Гони! – крик дель Оро вывел Симона из столбняка. Обезумевшие лошади, казалось, не чувствовали шпор. Они уносили всадников, перемахивая через колодины и заросли, ручьи и затопленные ручьями лагуны.

Ротмистру впервые пришлось столкнуться лицом к лицу с этими тварями. Хотя он не раз слышал в пуэбло от старожилов о «красном потоке смерти». «Движутся они часами, а то и днями,– делились бывалые зверобои.– Густыми колоннами в несколько лиг шириной… и нет преграды для них: люди, звери и птицы – все уходят от этой чумы, а те, кто не успевал… от них находили лишь дочиста обглоданные кости да медные пуговицы, если такие имелись…»

Лес начал редеть, впереди обозначилась каатинга 25 25 Каатинга – зона низкорослых редких деревьев и кустарников. , когда Бернардино резко повернул своего скакуна на север. Там был Монтерей, и он решил рискнуть. Карабин дель Оро не заставил себя ждать. И Симону даже подумалось, что он ощутил привкус пороховой гари. Драгун наподдал жеребцу так, что кавалерийские шпоры стали алыми.

Но грянувший следом выстрел, казалось, расколол голову Бернардино надвое.

* * *

Без сознания он, правда, оставался недолго, придя в себя от укусов слепней. Ощущая тошноту, Симон приподнял голову: в двух ярдах от него храпел издыхающий конь, в горячем глазу его отражались застывшие голубые облака.

Бернардино попытался ощупать рукой ссадину на лбу, когда услышал гремящий цокот копыт по кремнистой тропе и лай дель Оро:

– Мордой в землю! Я сказал, мордой в землю!

В следующий момент он увидел над собой перекошенное лицо метиса и сверкающий нож:

– Как же так, Сыч? – истекая кровью, выдавил испанец.– Ты был всегда такой умный… и вот так хочешь сглупить? Ну убей, убей меня!

– И убью! Но сначала сведу тебя с ума болью. Срежу мясо с твоих подошв и лодыжек, а потом заставлю идти в Монтерей.

– Иуда,– волосы и воротник драгуна потемнели от крови. Яркие карие глаза подернулись мутноватой пеленой.– Иуда,– тихо повторили губы.

– Может быть,– полукровка ощерился, хватая Симона за подбородок.– Но без Иуды не было бы Христа. Эй, ты! – метис вдруг изменился в лице.– Эй, какого черта? Не смей подыхать, слышишь?

Рамон исходил на нет в своем отчаянии: тряс несчастного, бил его по лицу, угрожал, призывал всех духов и Небо, но тщетно… Испанец без кровинки в лице лежал, не открывая глаз.

Когда дель Оро припал ухом к его груди, то не услышал биения сердца. Симон Бернардино был мертв. Подбородок его безвольно отвис, черты лица заострились.

Оставшись один на один с трупом, Сыч думал недолго: перво-наперво он срезал ножом все блестящие пуговицы с мундира и засунул их в подсумок: на эти штуки в индей-ских деревнях можно было выменять провиант или лошадь; кто знает, что уготовит завтрашний день? Затем стянул сапоги – они были сработаны из отличного хрома и тоже имели свою цену. Но когда в руках его оказался пакет, сердце в груди заныло. Он даже не мог прочитать букв, кои бежали по плотной тисненой бумаге. Дель Оро поднял взгляд на тропу, что вела в Монтерей. По краям она была едва обозначена редкими костями, но расстояние соединяло их вдали в непрерывную цепь, утыкающуюся в синюю прохладу гор Санта-Лусия.

«У одного меня с этой бумагой в Монтерее надежды не более, чем у крысы, сидящей в колодце»,– мелькнуло в сознании. Он жестоко выругался, теряясь в решении.

Из-за песчаного развала, где горячий ветер трепал зеленые иглы юкки, выпрыгнул бродяга-койот и порысил прочь, будто комок серой пыли.

Сыч ощутил, что внутри его пересохло всё до предела, а желудок от дурных предчувствий оттянуло, ровно туда был брошен свинец. Жмякая по песку, он подошел к трупу лошади Бернардино и отстегнул от седла флягу. Нагретое солнцем пойло мало утолило жажду и, затыкая растрескавшуюся пробку, Рамон почувствовал, будто ему хочется пить больше прежнего. Он вытряхнул содержимое кавалерийской фляги. Там что-то плескалось, и дель Оро, старый пилигрим пустынь, посчитал не лишним прихватить и ее.

Он вновь посмотрел на пакет, толком не зная, что делать с ним, вздохнул и сунул за пазуху так, как если бы то был скорпион иль тарантул. В какой-то момент под скошенным лбом мелькнула мысль: а не вернуться ли в Санта-Инез, а то и вообще повернуть на юго-восток – ну, скажем, в Чиуауа, а то и в Сонору; какая разница, где потрошить кошельки?

На минуту Рамон прикрыл глаза, ожидая, пока его перестанет бить нервная дрожь, но она, как назло, не прекращалась. И каждый вздох в этом пекле казался ему глотком красной пыли. Когда дель Оро приоткрыл глаза, то углядел в слепом раскаленном небе кружащие черные точки. Мрачная ухмылка искривила его губы. Уж он-то знал, что эти могильники с лысыми головами и красными обо-дранными шеями безошибочно выбирают цель.

Одернув серапе, он тяжело поднялся с брюха издохшего коня и, спотыкаясь о раскаленные камни, направился к своему жеребцу.

Одна нога его была уже в стремени, когда лопатки схватились морозом. За спиной слышалось тихое бренчанье камней и звенящий хруст песка.

– У нее схватки! Быстрее! Быстрее же! О, слепота человеческая! – комендант Ксавье де Хурадо, совершенно уничтоженный и убитый, что жена его вновь рожает, распекал и без того сбившуюся с ног прислугу. Способный и решительный, знающий свое дело до тонкостей, в вопросах житейских Ксавье терялся, нервничал и, оставшись один на один с ними, начинал метаться, как зверь в клетке.

– Да быстрее же, черт возьми!

Мимо мелькали тазы с кипяченой водой, тончайшие белые простыни, пеленки, взволнованные глаза кормилиц.