Малхаз Цинцадзе - Нестор

– Черт с ними! Пусть сами выкручиваются.

Зервас только махнул головой и занес вдруг обмякшую руку за спину. Васадзе махнул Ожилаури, чтоб он был наготове, и ускорил шаг. За ним не отставал Зервас. Пять шагов отделяло Васадзе от ничего не подозревавшего заднего конвоира, как вдруг кто-то громко сказал:

– Сзади!

Васадзе и Зервас резко обернулись. Это был Ожилаури.

– Сзади,– уже тише сказал он.

Только сейчас они заметили, что сзади надвигался отряд солдат. Под командой офицера они мерно шагали и вскоре поравнялись с арестантами.

– Раз, раз! – отсчитывал командир, и, не обратив внимания на застывших молодых людей, отряд прошел мимо. В присутствии бойцов Народной армии подтянулись и конвойные, подтолкнули арестованных и ускорили шаг. Вскоре все уперлись в желтую стену казенного дома. Разъяснений не требовалось – это была городская тюрьма. Ворота распахнулись и проглотили всех – и отряд, и пленников, и конвойных. Напряжение схлынуло, осталась безнадежная усталость. Иосава спасти было невозможно.

Встревоженный Ревишвили наконец дождался друзей. По их лицам он сразу понял, что все плохо.

Начинались сумерки. В голову ничего не шло. Любой план, любое предложение рушились из-за невозможности их осуществления. Что могли сделать четверо молодых неопытных людей в незнакомом вооруженном городе?

– Ляля пришла,– сказал караулящий у окна Ожилаури. Девушка с корзинкой в руках украдкой поглядывала на особняк. Тедо сделал ей незаметный для посторонних глаз знак и встретил у черного хода.

– У меня для вас хорошая новость,– выкладывая еду, невесело сказала Ляля. – Ночью у нефтяных складов Нобеля будет грузиться пароход. Он пойдет вниз по реке.

Эта хорошая новость не очень обрадовала друзей. Не хотелось мириться с потерей Сандро.

– Мы его не бросим,– неуверенно сказал Зервас. Все промолчали. Желание побыстрей отсюда убраться и стыд за брошенного друга отчаянно боролись друг с другом.

– Ва-а! – воскликнул Ожилаури.– Что же можно сделать? Как вытащить его из тюрьмы?

– Осталось одно,– сказал Васадзе. – Теперь мы знаем, где он, нужно устроить засаду и дождаться, когда его оттуда выведут – или на допрос, или на расстрел. И тогда, если все сложится, отбить. Но если его будут допрашивать прямо в тюрьме и там же расстреляют, то мы даже не узнаем, когда это произошло.

При последнем слове Фома поморщился.

– Есть еще один вариант,– сказал он. Васадзе с сомнением, а Зервас – с надеждой посмотрели на него.

– Нужно подкупить охранников!– выпалил он и тут же сам себя опровергнул:– Но ничего не получится. Подкупать нечем. Даже если мы соберем все, что у нас есть, этого не хватит.

– Да и знать надо, кому давать,– добавил Ожилаури.

В красивом особняке купца Ревякина повисла тишина. С наступлением ночи смолки шум улицы. В темноте и безмолвии прозвучал почти шепот Ляли:

– Я знаю в тюрьме одного страшного человека.

Она сидела на полу, прижимаясь к Тедо, и при этих словах дрожь прошла по ее телу. Сказанные в темноте слова и страх в них передались друзьям.

– И кто этот страшный человек? – спросил Ожилаури.

Было видно, как девушке не хотелось говорить, она сделала над собой усилие.

– Возьмите меня с собой! В Батуми! Тедо рассказывал. Там море, пальмы. Я не помешаю вам. Мне надо в Батуми, я не хочу здесь оставаться!– вдруг воскликнула она.

Такого перехода никто не ожидал. В растерянности попытались было ее отговорить, успокоить, тема разговора сменилась, но Зервас напомнил:

– Кто этот человек?

– Долгополов,– брезгливо сказала она.– Он помощник начальника тюрьмы по надзору. Уже давно. Сколько властей сменилось, начальников меняют каждый раз, а он все есть и есть.

– Почему же его не меняют?

– Потому что его все боятся. Он весь каменный, и сердце у него каменное. И он душегуб,– Ляля говорила отрывисто. – Только я знаю, скольких ребят он погубил.

– Ты знаешь, а ни полиция, никто не знает? – не поверил Фома.

– Еще мама Зоя. Я когда к ней пришла, совсем дурочка была, многого не то что не знала – даже не представляла, что такое бывает. Это она мне потом все растолковала. Долгополов уже давно, лет двадцать, служит в тюрьме.

Для простой девчонки из Безенчука Ляля говорила складно и толково, она не стыдилась своей прошлой жизни, это была просто работа, как другие работают на фабрике или в какой-то конторе, поэтому рассказ у нее получался естественным, без ложного стыда и кокетства.

– Впервые я его увидела года два назад, тогда я только начала работать у мамы Зои. Она содержала дом свиданий в девяносто шестом квартале, это на окраине города, и была добра ко мне, оберегала и вначале даже сама подбирала мне клиентов, чтоб не обижали. В моем поселке все было просто. Работали, напивались, дрались с деревенскими, прижимали девок где попало. Здесь оказалось все намного сложнее. Здешняя публика зарабатывала в разы больше, пила не самогон дешевый, а чаще все шампанское или водку шустовскую, если дрались, то часто и на ножах, и подкараулить в темноте могли, убить по-подлому. А женщин любили совсем уж не просто, а все с выдумками какими-то. Так вот, Долгополов – это человек, у которого жизнь спрятана под землей, в яме, и развлечения у него темные, грязные.

Как-то мама Зоя отправила со мной молодого парнишку, наверное, моего возраста, лет семнадцати, и говорит мне в ухо:

– В номере тебя ждут, что скажут, выполняй беспрекословно.

Я особенно и не удивилась, к нам часто приходили по-тихому, с черного хода, чтоб никто не увидел. Мы поднялись, и в комнате нас действительно поджидал господин, уже в возрасте, лет пятидесяти или больше. Не очень высокий и такой крепенький, как камушек, с сильными длинными руками и лицом жестким, неулыбчивым. Я сначала подумала, что они со мной вдвоем развлекаться будут, даже прикинула, что и заработок двойной, а мужик этот, каменный, говорит, даже не говорит – приказывает:

– Как тебя звать, девица? Лялечка? Садись вот тут, у окна, шторки задвинь поплотнее и смотри, как мы тут кувыркаться будем. Только смотри обязательно и не говори ничего.

Говорит вроде ласково, а звучит как приказ, которого не ослушаешься. Мальчик жмется у двери и очень тихо, вот-вот расплачется, спрашивает:

– Вукол Ермолаевич, а она здесь зачем? Пусть уйдет или хотя бы за ширмой посидит.

– А ты, – отвечает тот,– Сева, на нее внимания не обращай, как будто и нет ее здесь. Раздевайся, милый. Она никому ничего не скажет.

И так ласково на меня посмотрел, что у меня язык провалился, и смогла только еле кивнуть. Сам он тоже разделся и повалил мальчишку в постель. Я не буду рассказывать, что он делал с этим мальчиком, это ужасно. Он его буквально ломал и посматривал на меня, вижу ли я все. В глазах бедного Севы стояли слезы – толи боли, толи унижения. Не знаю. Когда мы уходили, он был страшно бледен и еле стоял на ногах. Мама Зоя щедро заплатила мне, в три раза больше, чем обычно, и, конечно, главным условием было, чтобы я молчала. Она сказала, что господин Долгополов – очень важный и щедрый человек, что практически он хозяин тюремных застенков и что врагов у него нет— живых. Их находят в реке или вовсе не находят. Но есть у него и свои слабости, такие, как сегодня. А на мальчиков не надо обращать внимания, они сами приходят, никто их не заставляет. Но, видимо, все-таки заставляли, потому что некоторые, кто встречался с Долгополовым, вскоре умирали. Сева приходил к нам еще пару раз, а потом повесился на чердаке сиротского дома своей тетки Казанской. Потом у него был другой мальчик, Петя, тот был немного постарше. Вскоре он записался в армию, только чтоб от Долгополова подальше, и его отправили на фронт. Он скоро погиб. Я видела, как его хоронили, он из дворян был, и его гроб привезли домой. Потом было еще двое. Одного зарезали, но убийцу не сыскали, а второй вовсе пропал, его и тела не нашли. Я присутствовала на всех его тайных встречах, ему нравилось, чтоб я смотрела, что он вытворяет с этими мальчишками, но меня он ни разу не тронул. Как он находил этих ребят, чем пугал, как принуждал к такому греху, я не знаю. Но, видимо, он и маму Зою чем-то держал на поводу, а может, платил слишком хорошо, потому что она его всегда оправдывала, покрывала. А когда я обратила ее внимание на смерти ребят, она меня еще и припугнула: хочешь жить, говорит, свои соображения держи при себе. А когда нас закрыли, да и всех на нашей улице, я его больше не видела. Но и большевики его не тронули, как работал в тюрьме, так и остался. Уверена – он и сейчас там.