Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том первый. Паруса судьбы

В этих мечтах-помыслах высоко взлетал канцлер, полет пониже давали реалии жизни. Однако и при сем «полете» строй славных дел его был красен.

Более всего Николай Петрович страдал душой за дело Российско-Американской Компании. Дело это давалось кровью немалой, но потомкам обещало урожай сказочный. Виделось поэтому Румянцеву, что истое поприще его распахивается не здесь, а там, за океаном, на новорусской земле Америки. И не случайно, растрогавшись как-то в личной беседе с американским послом Адамсом, он откровенно заявил: «Я могу сказать, что сердце мое с Америкой, и ежели б не мой возраст и болезни, право, я непременно уехал бы в сию страну».

Карета незаметно докатилась до Румянцевского дворца, что недавно отстроился на Англицкой набережной в близком соседстве с особняком Фонвизиных. Была оттепель, и лошади, вспаренные бойким ходом, никак не стояли, ровно изноровил их кто-то: скребли копытом, били взадки, дергали карету, метая из-под колес комья хлюпистой снежной каши.

Граф, насилу выбравшись из салона, едва не оскользнулся, отпустил Степана и, отряхивая шубу, брезгливо морщась на забрызганные туфли, поспешил в дом.

Николай Петрович потомства не имел − все как-то недосуг было семьей обзаводиться: груз дел государственных гнул плечи, да, видно, и стрелы Амура пролетали мимо. Словом, время для свиданий не выгадывал и «азбучные» мушки на лицах прелестных кокеток не вычитывал.

* * *

Весь окостыженный и продрогший, гневный, но при этом и потерянный, он до смерти перепугал дворецкого и прочую челядь.

Вторгшись при шубе в свой кабинет, канцлер приказал греть воду и долго после того оттаивал в кипятке.

На предложение прислуги попить перед сном индусского чаю с коньяком буркнул отказом. В парчовом халате на обнаженное тело, сердито шлепая «басурманками», Румянцев торопливо прошел в опочивальню.

Просторная, затянутая в шелка, она была залита холодным без теней лунным светом. Старик подошел к большому окну. Мысли сбились в темный ворох и куда-то пропали. Он бессознательно стоял у окна, за которым пустынно белела уснувшая подо льдом Нева, закованная по его, канц-лерской, воле в гранит.

В сизой пористой мгле проглядывало могильное лицо луны. Порыв ветра тупо шлепнулся о стекло, завертелся, застонал, потом рванул и понесся далее громыхать железом крыш, завывать в печных трубах, наполняя петербург-скую ночь тревогой и неуемной тоской. Николай Петрович невольно поёжился, зябко кутаясь в теплый халат, оторвал задумчивый взгляд от ночного города и, забыв затворить бархат портьер, забрался в постель. Уткнувшись в пухлую белизну подушки с валансьенскими кружевами, он еще раз сказал себе: «Нет, голубчик, сие дело − не рождественский выверт лорда Уолпола. Слаб, да и слишком уж осмотрителен английский посол для таких фарсов в одиночку. Кто-то стоит за ним, но кто?» Он окунулся памятью в двенадцатый год, в декабрь месяц, когда Ливен 4 4 Ливен − посол России в Лондоне. возобновил разговор о миротворческом посредничестве России. Градус беспокойства в Петербурге в те дни был велик: Англия вновь пыталась ловить рыбу в мутной воде. Свалив все тяготы войны с Францией на плечи русских и ограничившись жидким ручейком фунтов в их карман, она сама судорожно угущала свои штыки и пушки за океаном. Потеря колоний в Америке виделась ей экономической петлей.

Однако великодержавную Россию, способную под громовое «ура-а!» на свой манер «причесать» Европу, заботило иное: уж больно весомые торговые обороты велись с американцем, и эта война, что тлен, грозила гибелью…

Британцы, зная мнительность Александра, свалили все на конгресс США, дескать, республиканские варвары зело упрямы, тупы и неуступчивы, голосу разума их не внем-лют, миру не жаждут.

Но в мае 1813 года стало доподлинно известно от графа Дашкова 5 5 Дашков − консул России в Вашингтоне. о горячем желании правительства США россий-ского посредничества при заключении мира с Англией. В Петербурге многие уже плыли в улыбке и отпускали экивоки в адрес туманного Альбиона: «…вот, мол, не всё коту масленица…», или: «тужился английский лорд соседу яму копать, ан, сам угодил с головой…» Английский канцлер лорд Кастльри сумел-таки бросить ложку дегтя.

О! Румянцев хорошо был осведомлен о сем человеке. Красные панталоны и синий с золотом камзол по моде века минувшего были визитной карточкой коренастого ирландца. Убежденный консерватор, оранжист и протестант, он когда-то, если верить молве, отчаянно влюбился в дочь рыбака и дрался за нее, точно древний викинг, с топором в руках… Меттерних 6 6 Меттерних − канцлер Австрии. говорил о нем: «Мы с ним так близки, словно провели вместе всю жизнь. Он невозмутим, рассудителен и сердце у него на правильном месте; это настоящий муж с холодной головой на плечах». Да, так говаривал австрийский канцлер, но с ним, увы, не мог согласиться русский. Румянцев же зрел в лорде Кастльри лишь опытного дипломата, одного из тех ловкачей-политиков, которые способны обещать построить мост там, где реки нет, убедив при этом, что строить надо.

Так вот, когда у всех перехватило дыхание в ожидании долгожданного мира, этот «викинг» без обиняков заявил Ливену об отказе Великобритании от высокого посредничества России. Но тут же, с оглядкой, было добавлено: «Англия нос не воротит, губ не поджимает и готова в Лондоне вести переговоры с Соединенными Штатами». Шаг сей, конечно, был сделан не из мирвольческих чувств к республиканцам, а лишь для того, чтобы притушить гнев русского медведя…

Увы, на все возмущения своего канцлера в загривок англичанам его величество озарил Николая Петровича всеизвестной улыбкой и промолчал…

Румянцев давно уяснил: молодой царь бывает откровенно зол лишь раз в году, но непредсказуем семь раз в неделю, особенно когда излучает приветливость и ласку. И правы те, кто говорил: «…он тонок, как кончик булавки, остер, как бритва, и фальшив, как пена морская».

Старик Румянцев растер дряблую грудь, он дышал отрывисто и жадно. Лицо и тело покрывал холодный, липкий пот. Воспоминания громоздились хмурыми тучами, прогоняя сон, вызывая молитву.

− Пресвятая Богородица, спаси и помилуй, облегчи удел мой… − шептал Николай Петрович. Невидимый сквозняк заскрипел дверьми, Румянцев трижды перекрестился, глядя в широко открывшийся проем, и под сердцем его заворочался холод: золоченые двери напоминали пасть, готовую изжевать его, стоит лишь вновь предаться воспоминаниям.

Дворец спал, потухнув очами-окнами, но графу казалось, что где-то в дальних покоях скрипучий голос ярко-красного лорда Уолпола издевательски выкрикивал: «Черт возьми! Где этот хитроумный лис?!» Спина графа съежилась от холода, однако он выбрался из-под теплого одеяла, плотно закрыл дверь и оживил двупалый шандал. Пламя замигало и вытянулось шафрановыми язычками, похожими на лезвия ножей.