Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том первый. Паруса судьбы

Стояла такая тишина, что Николаю Петровичу почудилось, будто он слышит шорох туч, обложивших небо, и само дыхание петербургской ночи, которая с легким свистом вы-плевывала в черные стекла окон сыристые хлопья снега.

Он лег и, когда согрелся под щитом одеяла, на душу мало-помалу снизошло успокоение. Прищурив глаза, граф смотрел на живые лепестки пламени, а память упрямо требовала возврата к горькой череде последних событий.

Лязгал оружием 1813 год. Месяц спустя после освобождения Варшавы и триумфального вступления в Берлин Александр со своим пышным штабом прибыл 15 марта в Бреслау. Там он изволил встретиться с Фридрихом Вильгельмом.

Тем временем Наполеон одерживал одну за другой победы при Моцене и Бауцене. И вновь запотели лбы, в ход пошли нюхательные соли.

По предложению императора Австрии в Плесвице было подписано перемирие. В это же время стало известно о прибытии американской миссии в Санкт-Петербург.

22 июня Румянцев поспешил информировать американского посла о досадном отклонении Англией русского посредничества. Нет слов, лучезарный Адамс приуныл от британского непотребства…

Однако Николай Петрович плечами не сник, не ленился перо опускать в чернила и пылко убеждал в эпистолах Государя, чтобы его величество продолжал все возможные посреднические усилия, не оставляя без опекунства молодых и зеленых республиканцев. Но Александр, испытывая груз немалый со стороны Англии, находясь под чарами своего англофильского окружения и, в частности, графа Нессельроде 7 7 Нессельроде, Карл Васильевич, граф (1780−1862) − после отставки Румянцева был назначен Императором канцлером. Принимал участие в Венском, Ахепском, Троппауском, Лайбахском и Веронском конгрессах; всегда подчинялся влиянию Меттерниха и относился с ненавистью к освободительным идеям. , колебался. 6 июля он осчастливил канцлера короткой запиской: «Я полностью одобряю Ваш взгляд на вопрос о посредничестве и уполномочиваю Вас действовать соответственно».

Тут же, на одном кругу, получив срочную депешу от Ливена о решении Лондона вести прямые переговоры без России, Государь предписал Нессельроде изложить английской стороне, что-де не будет настаивать и в сердце обиды не примет…

Этот шаг был тоже понятен Румянцеву: Император столь мягко стелил оттого, что со дня на день должна была состояться ратификация Британской конвенции о предоставлении России денежных субсидий. А кто ж откажется, запустив руку в карман, вынуть ее полной золота!

21 июля американская миссия прибыла в Санкт-Петербург и была представлена канцлеру. Его величество Александр I в это время пребывал в ставке, и Румянцев, духом не ведая о принятом Государем решении, руководствуясь августейшими напутствиями, в середине следующего месяца официально сообщил Лондону о возобновлении преданного забвению посредничества.

Американцы переговоры готовы были вести где угодно, только чтоб с толком, да при России в роли третейского судьи. Англичане засуетились. Пушки да штыки, при по-средничестве России, могли быть в их американских колониях как мертвому припарка.

Достопочтенный лорд Уолпол теперь красно не глаголил. Он немедленно вручил графу Нессельроде ноту об отказе. И настоял передать американской миссии предложение избрать Лондон для переговоров.

− Да, все так и было,− тихо сказал Николай Петрович в ночь и тыкнулся по-стариковски колючими локтями в перину. Глаза запали, морщины стали глубже. Он со вздохом перевернулся на правый бок и с горькой обидой подумал: «Пожалуй, в отставку пора, уеду в свой милый сердцу Гомель и займусь делами науки… Стар я стал… для политической узды, да и для молодого монарха, что палка в колесе, раздражение одно, зубная боль…»

Однако твердое осознание того, что лорда Уолпола научили ядовитым речам, поднимало Румянцева в бой. Уж недалече был рассвет, а он всё ворошил и ворошил былое, точно угли в камине, и искал: кто, кто стоит за всем этим…

При дворе у канцлера было завистников, что у сапожника медяков в кармане. «Возможно, обер-гофмейстер Кошелев − кляузник, уже очернивший его в одиннадцатом году гнусным доносом с политическим душком. А может…»

«Нет, сие исключено…» − Николай Петрович отмахнулся, вновь напрягая память. Но догадка выходила скверная: Государь, по всему знавший ответ англичан, не только не сообщил ему, своему канцлеру, о британской ноте с решительным отказом, но отписал подряд три письма, одобрив его миротворческие дерзания, тем самым поставив, мягко говоря, в двусмысленное положение.

В Лондоне Ливен остерегся вручить румянцевскую ноту, видя и понимая всю противу ее величайшей воле Императора. То было в сентябре. А в ноябре…

Граф ощутил торжество открытия: «Дьявол! Ну, конечно же, это он! Новый фаворит Александра, статс-секретарь граф Нессельроде! О, Матерь Божья! Как же сразу ужа не разглядел?» − заключил он и застонал.

Старика знобило.

«Всё верно. Это он, колченогое иудино семя, зная, в каком переплете я оказался, тихой сапой выставил меня старым лисом и болтуном, приказав Ливену передать заведомо фальшивую ноту». Николай Петрович скрючился под одеялом в тесный комок и лежал, потерянно глядя на прогоревшие свечи. Всё было ясно, как день: его умело подставили и он должен уйти, как в свое время князь-неудачник Гагарин, подававший, кстати, надежды премногие…

Граф брал умом: нужен заступник, и какой!.. Раньше за покровительством к нему шли на поклон, а нынче самого подвели под монастырь… Старик тяжисто охнул. Во рту стало сухо от пронзительной горечи. Он хотел было крикнуть прислугу, но испугался своего голоса: тонкого, будто зудение осы, и слабого.

Начиная с одиннадцатого года, положение графа при дворе оставляло желать лучшего. Единственное значительное лицо, с коим канцлер не прервал добрых отношений, был граф Аракчеев 8 8 Аракчеев, Алексей Андреевич, граф (1769−1834) − близкий друг императора Александра I; имел большое влияние на внутреннюю политику России (в духе крайней реакции); с 1808 г. военный министр; основатель военных поселений. В 1826 г. вышел в отставку; оставил о себе самую печальную память своей непреклонностью и жестокостью. − личность неоднозначная, знаменитая. Румянцев особенно проникся к его сиятельству, когда тот, имея трезвый ум, сам уступил военное министерство Барклаю де Толли, пользуясь, однако, личным доверием Государя. Аракчеев остался на коне и имел преогромадный вес во внутренних композициях Державы.

Вот, пожалуй, к кому имело смысл обратиться за по-мощью, да только чувствовал Николай Петрович: не ко двору придется министру внутренних дел его ходатайство. Ведь и у того дрожала земля под ногами: ненависть к нему в свете росла, что пламя в лесу… «И все-таки ждать от него протянутой руки? Нет…» −граф скорбно покачал головой. Служба государственная дружеской выручке не потатчик, напротив, скорее способствует быстрому увяданию сего похвального чувства. Он нетерпеливо перебрал еще с десяток важных имен; увы, канцлер по-прежнему упирался лбом в стену, имя которой − граф Нессельроде.