Леонид Дроздов - Квантун

Недаром говорят, язык до Киева доведет. Доказанная гипотеза о нескольких преступниках через Окружный суд просочилась в полицию и добралась до самого губернатора. Его превосходительство, дескать, ужасно разгневался на сыскное отделение за их бездействие, пригрозил сменить начальника, отчитал полицмейстера, велел не сеять в городе панику.

Паники, разумеется, никакой и не было. Кража – не самое худшее злодеяние, которому может подвергнуться человек. Все это хорошо понимали. В прессе сообщений о вокзальных мазуриках предсказуемо не появлялось. Верно, его превосходительство господин губернатор своей жесткой цензурой покрыл все киевские печатные издания.

На достигнутых результатах Антон Федорович не остановился. Далее он составил полный перечень украденного имущества и попытался его классифицировать. Выяснилось, что наибольшим спросом у воров пользуются бумажники. На втором месте по популярности шли дамские украшения, на третьем – хронометры. Далее следовало отыскать что-либо уникальное, какую-либо примечательную особенность или свойство утраченной вещи. Таких особенностей Горский нашел с избытком. Но какой от них прок? Полиция давно и тесно работает с каждым городским ломбардом, поэтому если бы какую-либо украденную вещь попытались сбыть, то с большой долей вероятности господа мазурики находились бы сейчас за решеткой. Стало быть, искать надо нечто иное.

И тогда коллежский секретарь обратил внимание на заявление некоего господина Лютикова. Об этом субъекте сведений практически не имелось, знали лишь, что квартирует оный на Андреевском спуске в таком-то доме. Господин Лютиков сообщал довольно любопытную деталь, которую почему-то все упустили. На вопрос пристава, не заметил ли он, Лютиков, в тот день, когда у него украли серебряные часы «Жорж Фавр-Жако», что-либо странное, потерпевший ответил, что «ничего подозрительного не наблюдалось, за исключением припадка эпилепсии у молодого господина».

На взгляд Горского недлинная фраза несла в себе массу интересного и в то же время непонятного. Почему участковый пристав не ухватился за эту соломинку? Горского бросило в холодный пот. Мозг усиленно заработал, составляя логические конструкции.

Во-первых, господин Лютиков скорее всего врач, потому как обычные люди называют эпилепсию «падучей». Это факт. Во-вторых, если Лютиков врач, тогда он просто обязан был помочь несчастному юноше (хотя бы придержать голову). Но об этом ничего не говорится. Почему? В-третьих, с чего бы припадок эпилепсии называть подозрительным (цитировано слово в слово)?

Антон Федорович увидел во всём этом что-то нелогичное. В связи с чем и решил наведаться к господину Лютикову лично для прояснения упомянутых нюансов.

И вот уже наш письмоводитель уверенной поступью шагает мимо Десятинной и Андреевской церквей по Андреевскому же спуску в поисках дома господина Лютикова. Спуск, ведущий на Подол, здесь довольно крут и извилист, поэтому приходится всё время глядеть под ноги, дабы не покатиться кубарем вниз. Особливо это актуально зимою, когда мостовая превращается в ледяную горку. В это время года извозчики зачастую кобенятся, ломят двойную цену за подъем в Старый город.

Коллежский секретарь с интересом обнаружил, что по правой стороне спуска не хватает дома. Старую мазанку с флигельком снесли, место оградили забором. Вероятно, будут что-то строить. Зная, с каким размахом и изяществом в Киеве за последние годы возводят здания, можно было не сомневаться, что в первой русской столице появится еще один шедевр архитектурного искусства. Душа радовалась за город, который за пять лет успел стать для Антона Федоровича родным.

Иван Иванович Лютиков действительно оказался врачом. Он занимал небольшую квартирку в первом этаже небольшого домика. В своих тесных апартаментах он умудрился устроить личный кабинет, где принимал больных. И что совсем замечательно, Лютиков был невропатологом.

Но обо всём по порядку.

Сперва Антон Федорович долго держал руку на электрическом звонке, дабы известить хозяина квартиры о серьезности своих намерений. Внутри послышался легкий топот, шуршание.

«Стало быть, женщина. Служанка. Или ассистентка. Хотя скорее первое».

Ни первое, ни второе. Женщина в строгом домашнем платье приходилась Лютикову женою. Обручальное кольцо не оставляло сомнений.

– Добрый день, сударыня, – учтиво поздоровался Горский.

«Голову держит ровно, но с опаской, так и норовит отвести взгляд в сторону. Вероятно, из мещан».

– Здравствуйте, – тихо пролепетала она. – Прошу вас, проходите.

– Благодарю.

Перед тем как войти, коллежский секретарь несколько секунд осматривал внутреннюю обстановку.

– У доктора сейчас пациент. Вам придется подождать, – предупредила дама. – Прошу вас, присаживайтесь.

С этими словами она удалилась, оставив Антона Федоровича в крохотной передней наедине со старенькой банкеткой. Помещение оказалось настолько тесным, что если бы не замызганное треснутое окно, выходившее на спуск, впору было ощутить себя жуком, посаженным в спичечный коробок. Между тем здесь, точно в народной сказке, имелось три выхода. Первый, разумеется, на улицу. Второй – во внутренние, надо думать, жилые покои. Ну и за третьей, самой более-менее презентабельной дверью слышался мягкий неразборчивый баритон. Там, по всей видимости, проходил сеанс терапии.

Коллежский секретарь присел и тотчас почувствовал себя некомфортно. Если бы его сейчас кто-нибудь увидел, то непременно бы над ним посмеялся из-за комичности обстановки, в которой он очутился. Находиться в глупом положении Горскому ужасно не нравилось и ужасно его злило. Будто самая комнатка провоцировала пациентов на агрессию и необоснованное проявление ажитации.

«Здесь любому здоровому покажется, что он больной. Интересно, что это: намеренная проверка нервов до встречи с врачом или дефицит пространства?»

Исходя из скромных размеров домика, второй вывод звучал убедительнее.

В кабинете невропатолога начались физические упражнения. Скрип половиц перемежался с хрустом суставов. Несколько раз пациент умолял доктора «прекратить» и «сжалиться», неожиданно ойкал и резко выдыхал, точно его щекотали.

Антон Федорович терял терпение. Он хорошо понимал, что нервничать на приеме (пусть и деловом) у невропатолога не следует, однако ничего не мог поделать с тягостным чувством ожидания.

«Мыслящий человек, – успокаивал себя коллежский секретарь, – из любого простоя извлечет выгоду. Стало быть, есть прекрасная возможность обдумать насущные дела, спланировать будущий день или просто разобраться в самом себе».

Но вот насущных дел у письмоводителя не нашлось, а рефлексировать в подобной обстановке отчего-то не хотелось. Единственное, что̀ занимало его в ту пору, а вернее кто, – пресловутые вокзальные карманники.