Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

— Розыск ведется, государь.

— Завтра буду сам взяточника судить. Велю голову свернуть, коль виновен, как тому петуху. Да не спеша, с бережением.

— В Хырлэу, государь, не едешь? Я уже снарядил куртян.

— Некогда, пане портарь. Не дают, видишь сам, дела.

Штефан-воевода, действительно, уже месяц собирался в Хырлэу — городок среди знаменитых государевых виноградников. Там возвышался добротно выстроенный из звонкого, как железо, кирпича «пьяный двор» воеводы — винодельни и погреба, где колдовал над рядами могучих бочек княжий винный мастер, выписанный десять лет назад из Семиградья сас Фелчин. Там хранилось, зрело наилучшее меж котнарскими винами — зеленое «армаш». На четвертый год, проведенный в подвале, богатырский напиток набирал такую крепость, что три стакана его запросто валили с ног самого сильного мужика. По всей Европе о славном «армаше» ходили восторженные легенды, но мало кто сумел проверить истинность этих слухов: котнарские вина нельзя было вывозить, за пределами родных подгорий они теряли все достоинства — крепость, вкус и аромат.

Штефан-воевода был почитателем «армаша», без кружения головы осиливал четыре кубка. Но не затем лишь наведывался в Хырлэу. В этом городе жила веселая красавица Мария, жена торговца рыбой Рареша. И рос при ней сын Петр, зачатый от князя Штефана два года назад, когда воевода решил навестить хозяйство мастера Фелчина, а жупын Рареш как раз отправился к Дунаю-реке за селедкой. Годика через два князь Штефан должен был забрать мальца к себе, чтобы воспитать вместе с прочими своими отпрысками, достойно, а пока — навещал мать и сына, о чем люди Шендри заранее ставили в известность покладистого, польщенного нежданной милостью торговца Рареша, тут же отправлявшегося в очередную поездку.

Теперь воевода никак не мог выбрать время, чтобы побывать в Хырлэу. Вот уже целый месяц.

— Спасибо, пане Михай, — сказал Штефан, выслушав другие донесения портаря. — Прикажи позвать Русича.

Москвитин немедля явился к своему государю; преклонив колена, Влад долго не поднимал глаз. Стрелецкий сын многому научился, служа при дворе молдавского господаря, но так и не научился лгать; князь Штефан, главный наставник куртянина-дьяка, не учил этому своих слуг.

— Как было дело и в чем твоя вина, о том — не спрошу, — сурово, не повышая голоса сказал Штефан. — Ибо ясно мне все и так. Хочу, однако, чтобы знал ты, что натворил. Что не могу поднять перед княгиней лица от стыда за себя и за слуг своих. Что стыдно мне за себя и вас перед вельможным паном Бучацким.

Воевода помолчал. Княгиня, конечно, была права: шурин Александр с умыслом отправил к ней племянницу под охраной Чербула. Но расхлебывать плоды этой шутки Александра еще долго придется ему, князю Штефану.

— Иди с глаз, — тихо сказал он Владу. — Во стяг к капитану Долофану, — добавил князь, увидев, как задрожали руки доверенного дьяка. — Хотел служить мне не пером, но саблей, — вот и будешь у пана Долофана десятником. Да не показывайся без зова на глаза.

— Спасибо, государь, — молвил Володимер.

— Ступай, — сказал Штефан и, отвернувшись, ушел в свои покои.

Миновав Бистрицкую крепость, разросшийся в пути караван вступил на землю Семиградья. Войку и Роксана взирали на горы, теснившие со всех сторон дорогу и уходившие, казалось, в самую глубь небес. Изредка каменные гиганты расступались, и на далеких склонах можно было увидеть белые пятна городов и сел. Так вот она какая, Трансильвания, в которой ей предстоит поселиться!

Караван следовал по волостям, где жили секеи. На дорогах все чаще появлялись ехавшие группами воинственного вида длинноусые всадники в простой одежде, похожей на ту, которую носили молдавские крестьяне-войники; рядом с их конями бежали громадные черные псы семиградской породы, усердные стражники границ Венгрии и вассального ей Семиградья, секей не расставались с оружием ни на пашне, ни в пути.

И села их, охраняемые храбрыми жителями, радовали проезжавших цветущим видом. Но кончились порубежные волости, и стали поступать на земле Семиградья раны, нанесенные рукой человека. Появились сожженные деревни, опустошенные поля и сады, разоренные церкви и монастыри.

— На всем — следы людской доброты и братства, — с горькой усмешкой промолвил почтенный Гютнер, созерцая развалины одного из таких сел. — Следы высокой милости властителей и благородства их воинов.

— И так, верно, до самого Русалима, — отозвался, качая головой, ехавший поблизости десятник Изар.

В залитой солнцем зеленой долине, раскрывшейся перед ними на третий день после перехода границы, показалась большая роща. Что-то странное почудилось Войку в этом леске, над которым кружилось и гомонило множество птиц. Достигшие рощи передние возы остановились, за ними встал весь караван. Послышались крики. И Войку, оставив на месте жену, вместе с Клаусом и Изаром поспешил к месту заминки.

Перед Чербулом стоял лес, созданный человеческими руками, — лес кольев. На каждом сидел человек, точнее, висели остатки того, что некогда было человеческим телом. Иные еще дотлевали, распространяя смрад. Иные давно истлели. Вороны и галки, скворцы и грачи, сороки и иные птицы, не ведая, что творят, свили гнезда меж ребрами скелетов, вывели птенцов в пустых черепах.

Почти у обочины, под одним из кольев, сидела седая босая женщина в лохмотьях; с бессмысленной улыбкой, с блуждающим взглядом, напевая простую песню без слов, по-видимому, — колыбельную, безумная баюкала куклу. Из тела ее тряпичного дитяти торчала длинная щепка, наверно, тоже обозначавшая орудие столбовой смерти.

— Шесть лет назад эту крестьянку привязали к столбу, на который посадили ее малыша, — пояснил вполголоса купец, ездивший уже по той дороге. — Потом ее, обезумевшую, долго водили на цепи за обозом, потешались над ее речами. Когда войско Дракулы разбили в последний раз, она вернулась сюда… Проезжие кормят ее, кто чем может…

К женщине в это время подошло несколько человек. Положили рядом с ней на землю хлеб, брынзу, вяленую рыбу, сало. Безумная продолжала напевать, не видя их и не слыша.

— Чьих же рук это дело? — спросил подъехавший между тем итальянец.

— Здесь тешился сам Дракула — Влад Цепеш, бывший господарь мунтянский, — отвечал кожевник из Романа. — Не раз налетал проклятый на Семиградье; не в одной здесь долине оставлены им такие рощи.

Кто-то коснулся руки Войку. Обернувшись, витязь увидел Роксану. Княжна остановившимся взглядом смотрела туда же, куда и он.

— Сана, поедем, — ласково сказал Войку, мгновенно овладев собой. — Это не для тебя.

— Тогда для кого? — спросила княжна, не трогаясь с места. — Есть ли в мире такой, кто не должен видеть этого, не знать?