Анатолий Вахов - Трагедия капитана Лигова

Клементьев опустил письмо. Северов сидел неподвижно. Тамара сквозь слезы посмотрела на мужа: — Ты должен исполнить все!

Их глаза встретились, и в них Георгий Георгиевич увидел бесконечную, непоколебимую веру в него. Он сказал, будто Лигов был среди них:

— Исполню, Олег Николаевич!

…«Геннадий Невельской» входит в залив Петра Великого и замедляет ход. Над морем нависли тучи. Солнце у горизонта, и его косые, по-зимнему белесые, с легкой желтизной лучи падают на воду столбами. Ветер развевает приспущенный до половины кормовой флаг. Кажется, что солнце точно прожекторными лучами ищет на поверхности моря и корабль, на котором лежит тело Лигова, и место на волнах, где он должен быть погружен.

На китобойце тихо. Северов и Рязанцев смотрят на тело Лигова, лежащее на юте. Оно, по морскому обычаю, зашито в чистую койку, а к ногам привязаны две четырехпудовые балластины. Тело прикрыто флагом со шхуны «Мария». Его Северов обнаружил в кабинете Олега Николаевича. У сердца Лигова лежит сандаловая дощечка с барельефом Марии.

Моряки смотрят на дышащее холодом суровое море, и им кажется, что их обдает могильной сыростью.

Северов думает о друзьях Лигова. Ходов, Мэйл… Где же остальные? Как жаль, что нет сейчас с ними Белова. Константин Николаевич ушел с последним рейсом в Японию и переходит на «Надежду». Какой печальной вестью встретят его друзья. Клементьев коротко отдает команду в машину, и она затихает. На судне наступает траурная тишина, и только море шумит да ветер посвистывает в вантах.

— На молитву! — отдает команду Клементьев, и голос его тверд, хотя и печален.

Команда выстраивается на юте. Георгий Георгиевич спускается с мостика и подходит к телу Лигова. Ветер рвет флаг «Марии». Клементьев начинает читать молитву.

Фрол Севастьянович с низко опущенной головой стоит у изголовья Лигова. По его темному лицу катятся слезы, но никто не осуждает боцмана. Все стоят, склонив головы, и неясные, тревожные мысли бегут…

Только у Абезгауза спокойное лицо, он смотрит вперед. Его не трогает картина похорон, настроение моряков, и он гордится этим. Сейчас он занят одним — удержать судно против волны, не дать ей ударить в борт, а значит, не дать Клементьеву повода сделать замечание. Печальное лицо капитана радует его, будто это он, Петер, причинил Клементьеву боль.

Молитва окончена. Клементьев читает псалом «Живый в помощи Вышнего», а затем все запели «Святый Боже». Моряки сдерживают голоса, поют ровно.

Клементьев следит за Ходовым, но боцман медлит исполнить свое самое тяжелое в жизни дело. Секунды кажутся часами. Все словно чего-то ждут, ждут какого-то чуда. Солнце уходит за горизонт, за сопки далекого берега и быстро гасит свои лучи. На море упала огромная тень.

— Берись… — тихо шепчет Ходов, его голос дрогнул, и боцман первый нагнулся к широкой доске, на которой лежит тело Лигова. К ней подошли Северов, Клементьев и Мэйл. Они подняли труп и понесли его к борту.

Ходов и Северов наклоняют доску, и тело Лигова с тихим всплеском исчезает в серо-синей воде. В тот же момент гремит выстрел из гарпунной пушки. Ингвалл смотрит в море и шепчет:

— Ибо твое есть царство и сила и слава во веки веков. Аминь!

Широко раскрытые глаза гарпунера полны ужаса. Он смотрит в воду, и ему кажется, что гребни волн — не гребни, а маленькие и бесчисленные лица, которые смеются, дразнят его и кричат…

— И ты туда пойдешь, и ты… Ингвалл, и ты…

Его тянет к волнам, и гарпунеру очень трудно устоять на месте. А волны продолжают:

— Иди, иди… тебя убьют все равно, ты нарушил закон Лиги… лучше иди сам…

Ингвалл поднял над головой сжатые в кулаки руки и хотел закричать, чтобы они замолчали, но в этот момент Клементьев тронул его за плечо:

— Что с вами, Ингвалл?

— А, что? — очнулся гарпунер. Он секунду непонимающе смотрел на Клементьева, потом шумно вздохнул, опомнился. — Ничего, все хорошо!

Лицо его покрылось мелким бисером пота. Он провел по лбу широкой ладонью и уже спокойнее проговорил:

— Все отлично, капитан!

— Выпейте рому в память о капитане Удаче, — сказал Клементьев. — Вы же слышали о нем?

— Да, очень много. — Ингвалл украдкой бросил взгляд за борт. Волны бежали, но теперь они не смеялись над ним.

— Идите! — сказал капитан. — Выпейте!

— Спасибо, капитан! Ингвалл тяжелым шагом направился в кают-компанию. Клементьев посмотрел ему вслед, нахмурился. Гарпунер показался ему странным. «Что это с ним?» — задал он себе вопрос, но тут же отвлекся. Северов окликнул его с мостика:

— В вахтенном журнале записать координаты могилы Олега Николаевича?

— Да, да! — кивнул Клементьев и отдал приказ матросу поднять кормовой флаг.

«Геннадий Невельской», описав полукруг и оставляя за собой пенистый след, направился во Владивосток. Ходова на палубе не было. Забившись в свою маленькую каюту, он сидел в тоске.

Мэйл стоял на юте и смотрел на воду. Он думал о том, что вот эти волны, наверное, настигнут и те порты, где бывал капитан Удача, и расскажут морякам о его похоронах. Может, когда-нибудь такие же волны докатятся до Америки, войдут в реки и достигнут дома, где живет его Элиза, чтобы поведать ей о похоронах Джо. Но Мэйл не ощутил грусти и обычного волнения, когда в его памяти вставал образ любимой. Все чаще и чаще он думал о Насте с тяжелой косой и лучистыми, как раннее утреннее солнце, глазами.

— Сильнее! Сильнее! Так его, так! — подавшись вперед и крепко сжимая ручки садового кресла, выкрикивал Дайльтон, одетый в шелковую пижаму и панаму. Его лицо покраснело, а глаза смотрели возбужденно.

На залитой утренним солнцем лужайке, окруженной кокосовыми пальмами, шла очередная боксерская схватка. Два подростка — один сын Дайльтона Рандольф, другой — такого же высокого роста, но шире в плечах, с черными вьющимися волосами, — ходили друг возле друга, боксировали. Рандольф, разгоряченный, но осторожный, пытался дотянуться до подбородка своего противника. Тот или ловко уходил от удара, или умело защищался, и тогда с треском встречались перчатки противников.

Отшвырнув окурок сигары, президент скомандовал:

— Нокаутируй! Ну, бей, бей!

Казалось, что Дайльтон сейчас сорвется с кресла и сам нокаутирует темнокожего противника своего сына.

Чуть широкоскулое лицо канака [30] Канак — прежнее название коренных жителей Гавайских островов. Теперь гавайцы. было спокойно, а глаза с насмешкой следили за Рандольфом. Канак уже давно мог бы уложить этого американского белобрысого мальчишку, но сдерживался: рассердившись за поражение своего сына, Дайльтон мог прогнать Околани, и тогда он лишится хорошего заработка. Гаваец слышал выкрики Дайльтона и, взглянув на него, увидел, как горят азартом обычно холодные серые глаза американца. Он быстро сообразил и решил поддаться Рандольфу. Возбужденный криками отца, сын президента целился ему в челюсть.