Шарль Монселе - Женщины-масонки

– Бедный Иреней! – прошептала она.

И слезы появились у нее на глазах.

– Пусть он живет, но живет один; пусть он забудет меня, если сможет. А у меня есть своя цель!

Марианна протянула руку – этот жест, должно быть, присущ был Эвменидам [51] Эвмениды – Тисифона, Алекто и Мегера – богини возмездия ( греч. миф .). . Эта рука, казалось, через моря указывала жертву незримым палачам.

Среди ночи Иреней де Тремеле, чей сон был очень чутким, как у всех больных, которые злоупотребляют бездействием, проснулся от еле слышного звука, больнее резанувшего его сердце, нежели его слух.

Он долго прислушивался.

Несколько склонный к галлюцинациям, он мог бы подумать, что домашние туфли Марианны сами ходят по паркету соседней комнаты.

Вскоре эти шаги, которые, казалось, умышленно заглушались, вызвали у него тревогу.

Он встал, тоже молча, но не для того, чтобы тайком узнать секреты своей подруги,– он считал, что не имеет на то права,– а для того, чтобы выйти и подышать воздухом, ибо от малейшего неприятного волнения он начинал внезапно задыхаться.

Дом, в котором они жили, стоял неподалеку от старого замка, возвышавшегося над городом. Отсюда Иреней видел, как простираются у его ног больше ста тысяч апельсиновых деревьев, которые являют собой чудо и славу Иера. А справа от него были купы сосен и оливковых деревьев.

Но в эти минуты ему было не до красот пейзажа. С балкона он увидел, как в сад скользнула тень Марианны.

Теперь он уже не только смотрел, но и слушал.

Марианна вполголоса разговаривала с той самой девушкой, которая служила у нее горничной.

– Ты сделала все, что я тебе приказала?

– Да, сударыня. Через два часа мой отец будет в лодке напротив церкви.

– Хорошо. А ты отнесла вниз мои вещи?

– Да, сударыня, мне помог Марио.

– А… он ничего не слышал?… Он ни о чем не догадывается?

– Будьте спокойны; господин де Тремеле спит крепким сном; я прислушивалась у него под дверью.

– Спасибо. Это тебе за труды.

– Ах, сударыня, вы чересчур щедры!… Побегу подожду на берегу лодку.

– Хорошо.

За время этого короткого разговора Иреней сделался бледнее самой бледной из звезд, сиявших над морем.

Слова «вещи» и «лодка» озарили его мысли тем же светом, каким, если можно так выразиться, озаряет человека сверкнувшая молния.

Тут он услышал, что Марианна, оставшаяся в саду одна, шепчет:

– Да, так надо! Иреней будет жить – что я буду делать подле него? Моя роль доброго ангела окончена; моя роль злого ангела теперь начнется снова…

И она погрузилась в те бездонные мысли, которые всегда предшествуют крайним решениям и которые напоминают бдение над оружием [52] По обычаю, посвящаемый в рыцари должен был провести ночь в бдении над оружием. .

И в самом деле: для Марианны это было именно бдение над оружием.

У Иренея хватило сил только на то, чтобы, держась за стены и еле передвигая ноги, добрести до кресла. Пусть вообразит читатель все, что он выстрадал в течение двух часов, представит себе чувства, разрывавшие ему душу, борозды, проведенные на его щеках жгучими слезами, горькую улыбку, порой возникавшую на его бескровных губах, горькую, скорбную улыбку, напоминавшую мимолетные огоньки, мелькающие над могилой.

Когда прошли эти два часа, а не было слышно ни единого звука, Иреней подумал, что с ним сыграл злую шутку кошмар. Но на рассвете он понял, что это не кошмар, а действительность. Он увидел, как носится взад-вперед горничная, он узнал голос Марианны:

– Скорее! Скорее!

Он хотел было окликнуть ее, но судьба избавила его от этого последнего унижения: крик застрял у него в горле. Он попытался броситься за нею, но дрожащие ноги ему не повиновались.

Тогда он схватился за шнурок звонка; в ту же минуту кровь прилила к мозгу, он сделал какое-то движение и упал.

В комнату вошел парень по имени Марио.

Услышав раздававшиеся в доме тревожные крики, Марианна, уже поставившая ногу на порог, поднялась к Иренею.

Иреней, распростертый на полу, был мертв; рука его стискивала какую-то бумагу.

То было его завещание, в котором все свое состояние он оставлял Марианне.

Густая толпа поднималась по лестнице, ведущей в роскошный перистиль храма св. Магдалины. Быть может, мы должны были бы найти более подходящее слово и сказать не «толпа», а «сборище», ибо именно сборище, и притом сугубо разношерстное сборище, толпилось в этот день на ступенях храма. Большинство этого сборища составляли женщины всех сословий, начиная от самого аристократического и кончая самым низшим,– женщины из салонов, из магазинов, из мастерских и даже из передних. Однако время дня как нельзя более благоприятствовало этой встрече людей, занимающих столь различное положение в обществе: это была середина дня.

То же различие, тот же контраст обнаруживался и в веренице экипажей, широкой лентой опоясывавших здание храма. Здесь были и коляски с посеребренными рессорами и спицами колес, запряженные горячими конями, цокавшими копытами, и кокетливые, покрытые лаком двухместные кареты, и превосходные, удобные кабриолеты, и огромные фиакры, вмещающие целый десяток новобранцев, и, наконец, несколько невиданных, неописуемых экипажей, которые кажутся чем-то средним между лазаретным фургоном, подпрыгивающим фургоном для перевозки мебели и «кукушкой», двигающейся как ей заблагорассудится.

Но какое же событие могло заставить съехаться к св. Магдалине столь разнородное сборище?

Читатель, возможно, заметил, что мы употребляли слова «храм», «здание», наконец, просто «св. Магдалина», но ни разу не употребили слова «церковь». Дело в том, что мы не в силах воскресить в памяти Евангелие под этим греческим фризом, равно как не в силах видеть св. Женевьеву в Пантеоне. Прежде всего нам нужна колокольня. А без колокольни мы чувствуем себя так же, как чувствует себя верующий в чужой стране, в чужом доме.

Так вот, в главном алтаре храма св. Магдалины с большой пышностью происходило венчание мадемуазель д'Энгранд с Филиппом Бейлем.

Читателю уже известно, что графиня д'Энгранд уехала из Парижа именно для того, чтобы не присутствовать на этой церемонии.

Тем не менее здесь собралась значительная часть парижской аристократии. Народу в храме было больше обыкновенного; справедливость требует заметить, что мессу должны были исполнять прославленные виртуозы вокального искусства.

Внимательный и притом весьма внимательный наблюдатель, несомненно, удивился бы, заметив, как часто смотрит то налево, то направо маркиза де Пресиньи во время пауз, разделяющих нумера мессы, обмениваясь понимающими взглядами с женщинами, занимающими, по-видимому самую низкую ступень общественной лестницы.