Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров

Анна махнула стрелой в мою сторону. Наконечник зловеще блеснул на солнце. Потом опустила стрелу.

— Извини, Петрок, правда, извини меня. Ты здесь совершенно ни при чем. Но ты же понимаешь, как я отношусь к франкам. Ко всем франкам, по-видимому. Ты, конечно, исключение… и капитан тоже, и Жиль. В этих людях есть что-то совершенно не франкское.

— Тут ты права, — согласился я и, поймав ее взгляд, рискнул спросить: — Так что, расскажешь дальше?

— Как тебе угодно, — сказала она, сверля меня глазами. Потом улыбнулась, и я опять заметил, что у нее нет одного зуба. — Правда, услышать все в подробностях ты не удостоишься. — Она ткнула стрелой куда-то мне за спину. — Сюда идет капитан. Но я не обману тебя, ты же честно поведал мне свою историю. Ладно, только вкратце. Я родилась в Никее. Я третья дочь брата императора — Иоанна Дуки Ватаца. И, как обычно бывает с принцессами императорской крови, была предназначена… в жены какому-нибудь выгодному и подходящему претенденту. Мне было всего три года, когда король Норвегии Хокон, которого его подданные именуют Старым, решил, что я составлю прекрасную пару его второму сыну. Я была с ним помолвлена — заочно, через его доверенное лицо, — и, пока росла, едва ли задумывалась о своем муже, которого знала по изображению на медальоне: красивый мальчик, на десять лет старше меня. Так продолжалось до моего тринадцатилетия, когда за мной прибыл норвежский посол.

Путешествие… думаю, ты можешь его себе представить. И когда я прибыла в замок в Тронхейме, в эту огромную, всю заросшую мхом конуру, то узнала, что мой милый принц умер от оспы шесть месяцев назад и теперь, хочешь не хочешь, мне предстоит выйти замуж за следующего королевского сына, Стефана, бледного, как червяк, и жутко набожного. Он был предназначен церкви и собирался получить лучшее епископство в Норвегии, а я все это порушила. О Господи, Петрок! Тут столько можно рассказывать, а времени нет…

Глаза у нее снова начали краснеть, и я, не раздумывая, взял ее за руку. Она благодарно сжала мою ладонь.

— Ну вот, я вышла замуж за этого… холодного, скользкого…

— Жабенка? — пришел я ей на помощь.

— Ну нет! Жабы мудрые, у них на головке драгоценный камень… А мой муженек… он просто ненавидел меня. Не делил со мной ложе. Лежал на каменном полу и то молился, то проклинал меня. А когда я попыталась серьезно поговорить с ним, ударил в ухо и сбежал. И больше я его не видела. Но придворные ламы на следующее утро углядели пятна моей крови на простыне и объявили брак свершившимся. А потом… — Она посмотрела вверх, и я услышал хруст шагов через вереск. — Когда стало понятно, что я не жду ребенка, меня выслали в монастырь в Гренландии. Это было хуже смерти — потому меня туда и сослали. Но я сбежала. Подружилась там с епископом и… Ну в общем, было в нем что-то доброе, да и сам он тоже пребывал в ссылке. Он рассказал мне о сьёре де Монтальяке, и когда мне удалось пережить еще одну зиму, пришел ваш корабль. Капитан согласился отвезти меня в Венецию, где в изгнании живет много наших. Потом я выбралась из монастыря, встретилась с Павлосом… Господи, он мне ноги целовал! Они упрятали меня в связку китового уса — очень неудобно, — и вот я здесь.

Мы держались за руки, так тесно переплетя пальцы, что попавший между ними песок впился в кожу. Анна заглянула мне в глаза.

— Двое мертвых детей, выпавших за край земли, — тихо сказала она и прикусила губу. Я видел, что она готова заплакать.

— Ну, я бы так не сказал. Ты — женщина и принцесса, а кроме того, в высшей степени живая, — заявил я. — Что же до бедного выпавшего за край земли монашка, то я тоже вполне жизнерадостен.

Так мы и сидели, держась за руки, когда из-за камней появились капитан и Павлос. Я отодвинулся, обозначив большую дистанцию между собой и Анной, и поднял с земли лук, надеясь, что выгляжу достаточно воинственно и угрожающе. Но по тому, как насмешливо сморщился ее носик, понял, что не слишком убедителен. Мы сидели и давились смехом, когда подошли мужчины.

— Никаких демонов в пределах видимости, — доложил я.

— Отлично, отлично, — сказал капитан. — Итак, Петрок, кажется, мы у тебя в долгу за спасение нашей высокородной гостьи. Но не знаем, как лучше доставить госпожу Анну на борт корабля… Команда у нас буйная, а китового уса под рукой нет.

— Капитан де Монтальяк, я больше не хочу, чтобы меня тайно проносили на борт и прятали. Уж лучше рискну встретиться с вашей командой. — На лице Анны появилось выражение, достойное истинной представительницы императорской фамилии.

— Господи, Vassileia , вы сами не понимаете, что говорите! — охнул Павлос.

— Павлос прав, — согласился с ним капитан. — Это люди дикого нрава. Я их в последние месяцы слишком ограничивал и сдерживал. Лишал привычных увольнений на берег…

— А как же в Гардаре? — перебила Анна. Капитан скривился:

— Власти Гардара не в состоянии содержать и обеспечивать собственное население, не говоря уж о развлечениях для компании негодяев вроде моих. Нет, они наверняка весьма скверно отнесутся к прибытию на борт настоящей леди, не важно, насколько высокорожденной или нуждающейся в помощи. Я на такой риск не пойду. — Он скрестил руки на груди и хмуро уставился на Анну.

— Сьёр де Монтальяк, если меня снова засунут в эту дыру, я в любом случае там умру. Если не собираетесь стукнуть меня по голове, чтоб я лишилась сознания, вам придется объявить о появлении на борту нового члена экипажа. Сколько понадобится времени, чтобы добраться до Венеции?

— Много недель, госпожа Анна, много долгих недель, даже при попутном ветре, — ответил капитан.

— Что ж, уверена, я смогу вязать узлы и делать все остальное, что и вы, когда управляете кораблем, мой добрый сьёр де Монтальяк.

Все это она произнесла небрежным тоном, однако по упрямо сжатым челюстям было понятно, что Анна не шутит. Капитан тоже это заметил. И сел рядом с ней.

— Покажите-ка мне ваши ручки, — мягко сказал он. Она протянула ему руки, он взял их и по очереди перевернул. Я заметил, как изменилось выражение его лица — из веселого стало удивленным.

— Боюсь, ничего общего с нежными ручками принцессы, — заметила Анна. — Мы в монастыре постоянно стирали одежду для бедных, даже когда приходилось топором долбить лед, чтобы набрать воды.

Капитан долго смотрел на нее, потом перевел взгляд на меня.

— Ты, случайно, не знаешь язык басков? — с надеждой спросил он.

Вот так в команде «Кормарана» появился новый матрос по имени Микал. Это был здорово оголодавший отпрыск баскской рыбацкой семьи, единственный уцелевший после кораблекрушения — его корабль утонул в бурю. Он три месяца питался одними птичьими яйцами и уже почти потерял надежду спастись, когда увидел наш парус.