Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Мужа своего покойного вспомнила, Ксения Борисовна, — тихо ответила женщина и, повернувшись, сказала: «Схожу к этой юродивой, помолюсь у нее в келье за упокой души его».

Ксения проводила Мэри глазами, и, взглянув на пяльцы, горько сказала: «У нее хоть муж был. А я что, — губы девушки презрительно усмехнулись, — я теперь до конца жизни порченая буду, еще и не захочет он меня!»

Девушка резко воткнула иголку в самую середину пялец и расплакалась.

В келье было сыро, и Мэри, оглянувшись, увидела черные потеки на серых, влажных камнях.

«Господи, бедная девочка, больше двадцати лет тут сидела, и даже солнца не видела. Она это, сомнений нет, матушка же писала, что у нее глаза васильковые, как у матери ее, Марии Старицкой. А царь Иван и вправду свое обещание выполнил, живы они остались».

Мэри посмотрела на сгорбленную, худую спину — юродивая стояла на коленях перед иконой Богоматери, раскачиваясь, мыча что-то, и, перекрестившись, опустилась рядом.

— Ммма-маа, — показала Маша на икону. «Ммма-мма!».

— Правильно, — Мэри взяла худую, детскую ручку, с обгрызенными до крови ногтями.

Маша внезапно вскочила, и, подпрыгивая, порылась в куче соломы.

— Мма-мма! — сказала она гордо, протягивая Мэри маленький, простой деревянный крестик.

«Как Федор человека пришлет, — спокойно подумала Мэри, — надо отписать в грамоте, что Маша жива. И, как с Шексны выбираться будем, с собой ее увезу. Пусть под отцовским крылом поживет. Здоровой она уж теперь никогда не станет, ну да что делать — дяде Матвею семьдесят этим годом, пусть хоть в конце жизни с дитем своим побудет. А потом уж мы за ней присмотрим, не обидим, все же кровь наша».

Она положила на ладонь крестик и Маша, взглянув на него, опустив уголки губ, — тихо, жалобно замычала. Апостольник сбился, и Мэри увидела золотистые, словно копна сена, волосы. «Молодая же совсем еще, — про себя вздохнула женщина, — Ксении ровесница, на год старше, а вон — все лицо в морщинах, хоть зубы целы, слава Богу».

— Так поедешь с нами? — нежно спросила Мэри. «Со мной и с дочкой моей, Аннушкой?».

Маша затрясла головой, и Мэри, достав платок, вытерев слюну, что потекла с бледных губ, услышала: «Д-дааа!»

Энни попыталась вздохнуть глубже, — в соборе был полно народу, удушливо, сладко, пахло ладаном, и девочка, закашлявшись, сердито подумала: «Зачем все это? Мы с папой и мамой в Копенгагене в церковь ходили, я же помню, и тут, на Английском Дворе тоже. Там так спокойно было, прохладно, кроме креста, над алтарем, и нет ничего. А тут все в золоте, все блестит, как будто не церковь, а дворец».

Она подергала инокиню за рукав: «Можно я у Богоматери свечку поставлю? За здравие матушки моей».

— Иди, конечно, — разрешила та. Энни, пробираясь в толпе к огромному образу, закрытому изукрашенным драгоценными камнями окладом, мысленно сказала: «И за папу тоже помолюсь, пусть хоть здесь, все равно». Она поправила платок на голову и вдруг почувствовала, что кто-то тихонько прикасается к ее руке.

Невысокая, в простом сарафане девушка посмотрела на нее веселыми, голубыми глазами и едва слышно шепнула: «Матушке своей передай, я тут завтра буду, найди меня».

Энни опустила длинные ресницы, и, незаметно спрятав грамотцу за рубашку, облегченно улыбнулась.

— Ну вот, — Мэри развернула бумагу, — жив Федор Петрович, не плачьте, Ксения Борисовна.

Просит, чтобы отписали вы ему, в кою обитель поедем.

Ксения взглянула вниз, на девочек-послушниц, что шли к трапезной, и спросила: «А что же он отсюда меня не заберет?»

Мэри потянула к себе перо и чернильницу. «Тут стрельцов четыре сотни, Ксения Борисовна, — сухо сказала женщина. «И князя Василия Ивановича, сами слышали, казнить собираются.

Да и потом, — Мэри подняла лазоревые глаза, — вы, где с Федором Петровичем жить будете?

Они сейчас самозванца с престола скинуть хотят, недосуг Федору Петровичу с полюбовницей-то встречаться. Или вы хотите, чтобы он ради вас о долге своем забыл? Дак не будет такого».

Губы Ксении дернулись и Мэри, встав, обняв ее, проговорила: «Ну, простите меня, Ксения Борисовна, коли не про нраву вам сие. Однако ж и, правда, хуже нет доли, чем у женатого человека в подхозяйках ходить».

Девушка сжала длинные пальцы, и, раздув ноздри, ответила: «А мне хоша как, Марья Петровна, я под него хоть на Красной площади улягусь, на глазах у всей Москвы! А вы, видно, не любили никогда, коли говорите так!»

— Отчего же, — жестко сказала Мэри, вернувшись за стол, — любила. Однако ж, окромя любви, еще и честь есть, Ксения Борисовна, не след о ней забывать-то.

— А мне все равно, — уже на пороге обернулась девушка, — чести девичьей у меня нет более, на ваших же глазах я ее лишилась, если помните. Да и вы, Марья Петровна, — она издевательски усмехнулась, — для меня ноги раздвигали, и с удовольствием, как мне кажется.

Али послышалось мне?

Мэри помолчала и, оглядев Ксению с головы до ног, заметила: «Тако же и вы, Ксения Борисовна, тако же и вы. Господь вам судья, однако, помните — что мы сами, по воле своей делаем, дак за то у престола Всевышнего и ответ держать придется. А более ни за что».

— Вот и буду, — резко сказала Ксения. «А честь, Марья Петровна, дак, если любишь, и слова такого не знаешь».

Девушка захлопнула за собой дверь светелки, и, опустив засов, привалившись к стене, задрав подол монашеской рясы, — развела ноги в стороны.

— Федор, — простонала она, прикусив зубами край платка. Ксения задрожала, и, съехав на дощатый, твердый пол, закрыв глаза, — из всех сил стараясь сдержаться, — подавила крик.

Федор улыбнулся, и, приняв от Дуни грамотцу, ласково сказал: «Ну, молодец. На Английский Двор, сбегаешь еще, и завтра — в монастырь, да и все — спи до обедни опять».

Девушка внезапно покраснела и спросила: «А князю Василию Ивановичу голову отрубят, слышала я? Как же это так, Федор Петрович?».

Воронцов-Вельяминов отложил перо и потянулся: «Да не отрубят, не бойся, иначе, зачем я тут сижу? А что, — он подмигнул девушке, — соскучилась?»

Та пробормотала что-то, и Федор велел: «Иди, трапезничай, да возвращайся — я к той поре записку тебе отдам, что на Варварку нести надо будет».

Когда занавеска задернулась, он откинулся на лавку и задумчиво сказал: «Нашлась, значит, дочка дяди Матвея. Праправнучка Ивана Великого получается, если б в себе она была — вот и наследница престола царей московских. А Борис Федорович покойный, мне Шуйский рассказывал — все бумаги царя Ивана пересмотрел, вместе с патриархом, а так и не отыскал ее. Мудрено ли, юродивая да безъязыкая. Ну, пусть Марья ее забирает, еще не хватало тут смуту из-за нее устраивать. Да и не проживет она долго, два десятка лет под землей провела, преставится, и Господь с ней».