Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Солдат вздохнул, и, поднимая засов, заметил: «Жди в передней, доложат».

Белла оттолкнула его и со всех ног понеслась к парадной двери дворца. «А ну стой! — крикнул солдат, наводя на нее пистолет.

— Итак, — заключил Аль-Хаджари, — если у нас появится преимущественное право на торговлю, скажем, слоновой костью, то его величество султан будет склонен подумать о том, чтобы предоставить английским и голландским купцам возможность отправиться сюда, — араб указал на карту, — в сторону юга.

— Слоновая кость есть и в Индии, — задумчиво заметила Марфа.

— Индия дальше, госпожа — сладко улыбнулся араб. «К тому же, у нас есть и другие богатства….

— Что там за шум? — нахмурился штатгальтер.

— Не трогай меня, жирный боров! — раздался звонкий голос из-за двери, и высокий мальчишка, в порванном плаще и съехавшем на бок берете, тяжело дыша, ворвался в комнату.

Морис Оранский посмотрел на пятна грязи, что оставили сапоги мальчишки на драгоценном паркете и покраснел: «Что за…

— Меня зовут Белла Кроу, ваша светлость, — изящно поклонился подросток, — дочь сэра Стивена Кроу. Простите за вторжение, но я должна немедленно поговорить со своей бабушкой, мадам де ла Марк. По неотложному семейному делу, — добавила Белла, снимая, берет, еще раз кланяясь.

В комнате повисло молчание и Марфа, поднявшись, — мужчины тут же встали, — сказала:

«Прошу меня извинить, ваша светлость, господин Аль-Хаджари. Мы вернемся к нашему разговору через несколько дней, когда я приеду из Амстердама.

— Ваш отец, мадемуазель Белла, — заметил штатгальтер, разглядывая девушку, — был большим другом нашей провинции. Собственно, — Мориц Оранский рассмеялся, — на его деньги тут много, что делалось.

— Мне рассказывал капитан Питер Хейн, да, — краснея, сказала Белла. «Я у него юнгой плавала».

— Адмирал Питер Хейн, командующий нашим военным флотом, — поправил ее штатгальтер и склонился над рукой девушки. «Рад встрече, мадемуазель Белла, уверен — ваш отец бы гордился вами».

Белла увидела ледяные, прозрачные глаза бабушки, что пристально смотрели на нее, и услышала гортанный голос второго мужчины — смуглого, с глубоко посаженными, темными глазами.

— Моя внучка знает испанский, господин Аль-Хаджари, — улыбнулась Марфа — одними губами.

— Не желает ли молодая госпожа стать женой моего господина, султана Марокко? — спросил араб. «Его величество ценит в женщинах красоту и смелость. Такую прекрасную госпожу, несомненно, назвали бы Аль-Анмар — посол улыбнулся.

— Пантера, — усмехнулась Марфа. «Благодарим за честь, господин Аль-Хаджари, но моя внучка еще очень молода, — женщина чуть поклонилась.

— Счастлив будет тот мужчина, которому достанется столь драгоценное сокровище, — вздохнул Аль-Хаджари, — темная пантера, с зелеными, как изумруды, глазами.

Марфа еще раз поклонилась, и, взяв Беллу железными пальцами за руку, — вывела в устланный коврами, освещенный, высокими канделябрами коридор.

— Бабушка, — дрожащим голосом сказала девушка, — простите, там Мирьям, капитан Энрикес, он, он…

— По дороге расскажешь, — Марфа открыла дверь своих комнат. «Помоги мне переодеться, быстро. Конь твой здесь?»

Белла кивнула и, расшнуровывая бабушке корсет, спросила: «А что это был за язык?»

— Арабский, — пышные, шелковые юбки упали к ногам женщины. Марфа скинула атласные туфли на высоком, изогнутом каблуке и велела: «Открой сундук, дай мне сапоги, бриджи, камзол и рубашку. Шляпа и плащ в передней, принеси».

— А откуда вы знаете арабский? — Белла стояла с одеждой в руках.

— Я же тебе рассказывала, — закатила глаза бабушка, убирая волосы под шляпу. «Еще со Стамбула».

— Там же турецкий, — непонимающе сказала девушка.

— И арабский тоже, — Марфа отперла шкатулку и достала оттуда изящный пистолет, и мешочек с порохом. «Все, — повернулась она к Белле, — незачем терять время, поехали».

В щель между ставнями пробивался серый, туманный рассвет. «Так, — Энрикес закинул руки за голову, и улыбнулся, — ты поняла, дорогая моя. Пишешь записку, собираешь вещи, — много не тащи, я тебе все куплю, — и приходишь после полудня в порт».

— Вы же обещали, — услышал он, и, повернувшись, взяв ее за подбородок, глубоко поцеловав, сказал:

— Я солгал, милая моя. Я так часто делаю. Тот пакет, что ты сожгла, — так красиво и достойно, у меня даже слезы на глазах появились, — так вот, — его рука раздвинула ноги женщины, — у моего стряпчего есть еще две копии. Тоже заверенные. Не придешь в порт — они отправятся в дом Кардозо. А сейчас ложись на спину, обними меня, и скажи, как ты меня любишь.

— Вот так, — он одобрительно рассмеялся, разглядывая ее сверху, — правильно, моя милая. А потом я тебя поставлю на четвереньки, я знаю, тебе так нравится. Мне тоже.

Мирьям почувствовала его в себе и застонала, краснея, отворачивая лицо, ощущая слезы на глазах.

— Незачем стесняться, — Энрикес медленно, нежно поцеловал ее щиколотку, что лежала у него на плече. «Я уже все слышал, моя дорогая, — и то, как ты кричала, и то, как плакала, и кусала подушку. Я же говорил, тебе понравится».

Кровать заскрипела, и она, выдохнув, сжав пальцы, — приказала себе молчать.

— Мне надо помыться, — сказала Мирьям, вставая, не глядя на него. «Я пойду домой, а потом, — приду в порт».

— Моше, — он поймал женщину за руку. «Я приду в порт, Моше. Научись меня называть по имени, жена».

Она на мгновение раздула красиво вырезанные ноздри и кивнула: «Я приду в порт, Моше».

— Мойся, — он махнул рукой в сторону чулана. Мирьям закрыла дверь, и, стараясь не плакать, расставив ноги, — встала над медным тазом. Закончив, она присела на корточки, и потянулась за холщовой салфеткой.

По обнаженной спине ударило холодом, и она услышала голос сзади: «Что это у тебя?»

— Салфетка, — сказала Мирьям, вставая, убирая руку за спину. «Вытереться».

Энрикес рванул ее к себе, и на пол упали аккуратно свернутые тряпки. «Шлюхи таким пробавляются, — рассмеялся капитан, — я у них видел. А ты не шлюха, — он нагнул Мирьям и прижал лицом к дощатому столу, — ты моя жена, и будешь рожать. Чтобы больше таким не занималась, понятно? — он отстранился, и, подняв тряпки, — выбросил их в полураскрытое окно.

Она так и стояла, не двигаясь, и Энрикес, полюбовавшись следами от плети на жемчужной, нежной коже, ласково сказал, целуя ее лопатки: «А сейчас ты у меня еще потерпишь, я знаю, что больно, но уж такой я уродился, — он хмыкнул, — привыкай».

Мирьям вонзила ногти в грубые доски стола и закрыла глаза.

— После обеда, — напомнил он потом, набрасывая на нее плащ, зевая. «Завтра утром увидим французские берега, а потом, — он пощекотал ее белую, в красных отметинах шею, — в Новый Свет, милая. Там мы всегда будем вместе.