Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— А муж ваш где, Марья Петровна? — спросила царевна, когда Аннушка прервалась, чтобы перелистать страницу Евангелия.

Леди Мэри Пули, вздохнула и поправила бархатную, простую кику: «С вашим братом, Ксения Борисовна, как батюшка ваш и велел».

Тонкая, маленькая, унизанная кольцами рука женщины, легла на длинные пальцы царевны, лазоревые глаза блеснули, и Марья Петровна тихо проговорила: «Вы не бойтесь, Ксения Борисовна, я, как при вас была все это время, так и останусь, не брошу вас».

Аннушка подняла серые, отцовские глаза и тихо спросила: «Дальше читать, ваше высочество?».

— Да ты и устала, бедная, — Ксения ласково потрепала ее по льняным косам. «Давай, вышивание принеси мое, а матушка продолжит, хорошо?».

Мэри приняла от дочери Евангелие и вдруг вспомнила, как ночью, после похорон Годунова, Роберт сказал ей: «Собирайся. Теодор семью на Волгу отправляет, с ними там будете, пока тут все закончится».

Мэри приподнялась на локте и твердо ответила: «Даже с места не сдвинусь, и не думай. Кто-то должен быть при Ксении, а ты этого делать не сможешь. И Энни без нас никуда не поедет, сам знаешь».

— Это точно, — вздохнул Роберт, и, обняв жену, поцеловав ее куда-то за ухо, внезапно рассмеялся: «Ты упрямая, я упрямый, ну какая еще у нас дочка могла получиться?».

— Вы, Марья Петровна, — потом ласково сказала Ксения, — поднимайтесь с Аннушкой в те палаты, что я вам показывала, царь Федор Борисович велел их вам выделить, чтобы и вы, и Роман Михайлович, всегда рядом были, мало ли что.

Девушка проводила глазами маленькую, стройную фигуру боярыни, и, перекрестившись, поцеловав страницу Евангелия, тихо сказала: «Господи, ну сделай же ты что-нибудь! Зачем ты батюшку от нас забрал, так быстро, кто теперь самозванца этого остановит, и так, вон, — выйди на улицы, — уже на каждом углу письма от него читают».

В дверь постучали, и Ксения, вытерев глаза, сказала: «Я сейчас».

Мать и Семен Годунов стояли на пороге. Ксения посмотрела на внезапно постаревшее, сделавшееся оплывшим лицо матери, и спросила: «Что случилось?».

— Выдь, гонец из-под Кром вернулся, — коротко приказала Марья Григорьевна.

Ксения шагнула в большую, с низкими, сводчатыми потолками, палату. Огромный мужчина стоял, тяжело привалившись к стене, потирая лицо.

— Простите, государыня, — выпрямился он. «Двое суток в седле был».

— Сие боярин Федор Петрович Воронцов-Вельяминов, — сухо сказала царица, — нехорошие вести он привез.

Мужчина поднял смертельно уставшие, голубые глаза, и сказал: «Воевода Петр Басманов переметнулся на сторону самозванца, тако же и войско, что с ним было. Дорога на Москву им открыта, — он помолчал и добавил: «Ну и в городе шумно, неспокойно, лучше бы уехать вам, пока время есть еще».

— Я сына своего не брошу, — упрямо ответила Марья Григорьевна, и отвернулась.

Ксения все смотрела на него, а потом, тихо, спросила: «Так все плохо, Федор Петрович?».

— Да уж не слишком хорошо, нет, — вздохнул он, и, низко поклонившись, попросил:

«Пойдемте, Семен Никитич, к царю, будем думать, что дальше-то нам предпринять».

Они ушли, а Ксения все стояла, глядя на закрывшуюся дверь, комкая на груди тонкий, прохладный, черный шелк.

— Дворню я отпустил, — кого в Ярославль с Лизаветой не отправил, тому велел в тверские вотчины ехать, — Федор обвел глазами пустую, запыленную трапезную, и, взяв холщовый ручник, вытерев грубые стаканы, разлил водку. «Уж не обессудь, зять — мужчина показал на стол, — окромя лука и соленых огурцов, ничего более нет».

Сэр Роберт выпил, и, хрустко откусив сразу половину огурца, заметил: «Я смотрю, коней ты тоже вывез».

— В подмосковной они, там тоже кое-кто из дворни спрятался, — Федор вздохнул. «Там место глухое, может, и не станут заглядывать. Где он сейчас?»

Сэр Роберт погладил светлую, короткую бороду: «Ходят слухи, что из Орла в Тулу отправился. Ну а войско его, во главе с князем Голицыным, на Москву идет».

Федор выругался. «Ну да, Васька Голицын перед тем, как на его сторону перебежать, связать себя велел — якобы в плен его взяли. Ох, зять, была бы моя воля, — я бы все там, — он кивнул в сторону Троицкой церкви, — колами уставил. Знаешь, как мы зимой народ вешали там, на юге, — на каждом дереве человек по десять. Сразу все забыли, как самозванца этого величают».

— Я вот что подумал, — медленно сказал сэр Роберт, — может, вывезти царя Федора отсюда?

Ну, и семью тоже, разумеется. Только вот разрешения на это нам никто не давал, а ждать — время потеряем.

Голубые глаза Федора Воронцова-Вельяминова вдруг, холодно заблестели. «Знаешь, зять, не всегда разрешения-то спрашивать надо. Ты попробуй, царь тебе доверяет, хотя, — он помолчал, — вон, Семен Годунов на коленях просил государыню с дочерью уехать, — отказались».

Сэр Роберт, молча, налил себе еще водки.

— Вот что, — наконец, сказал он, — я его отцу покойному обещал царевича не бросать, я его и не брошу. Все же, Теодор, это законный царь, не шваль какая-то, без рода и племени, которая эту страну Его Святейшеству продать собирается — с потрохами. И Мэри царевну не оставит.

Федор положил руку на саблю. «Ну что я тебе могу сказать? — вздохнул мужчина. «Что я отсюда не уеду, пока тут все не успокоится, — это ты и сам знаешь, дорогой зять. А с царем поговори все же — если он решится, то и сестра с матерью за ним поедут. Пойдем, — Федор поднялся, — провожу тебе до Кремля, не след одному по Москве-то ночью ходить, особливо сейчас.

На дворе сэр Роберт поднял голову вверх и подумал: «Какие звезды-то крупные. Совсем как тогда, зимой, после венчания нашего с Мэри. Мы же охотились целый день, а потом в поместье вернулись, там камин уже горел. Она взяла бутылку вина, этак на меня посмотрела, улыбаясь, и легла — прямо на ковер. Господи, следующим годом десять лет как женаты, — а каждую ночь все равно, что в первый раз».

— Ты чего улыбаешься? — подозрительно спросил Федор, открывая ворота.

— Да так, — сэр Роберт рассмеялся, — сестру твою люблю очень.

— Ну, дорогой мой, это видно, — Федор похлопал его по плечу. «Смотри, какая ночь теплая — а ведь в конце мая еще и заморозки могут ударить».

— И, правда, — сэр Роберт на мгновение остановился, — будто в Стамбуле. Но ты, наверно, и не помнишь ничего?

— Какое там, — махнул рукой Федор, — матушка бежала оттуда, мне еще трех лет не было. Я только с Венеции начал помнить что-то, знаешь, как приехал туда — ходил и узнавал все вокруг, даже удивительно, я ведь совсем еще ребенком там жил. Хорошо, что Тео нашлась, — вдруг сказал мужчина, — я ведь, — он задумался, — больше двадцати лет ее не видел.

Матушке, знаешь, лучше, когда Тео при ней, — Федор усмехнулся, — спокойней как-то.

Мужчины, — высокий, широкоплечий, и маленький, легкий, — пошли к пустой, огромной Красной площади. Чернобородый человек, который стоял, прислонившись к стене монастыря Воздвижения Креста Господня, незаметно отделился от нее, и, чуть улыбнувшись, тихо сказал себе под нос: «Вот оно, значит, как. Рахман-эфенди тут. И пан Теодор тоже. Ну что ж, — Болотников едва слышно свистнул, — посмотрим, как оно дальше будет».