Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Ты вот что, — велел он тому, кто появился из-за угла, — посади тут кого-нибудь, — ну юродивого, не мне тебя учить, — пусть за усадьбой присматривают. Если что, сразу к нам, на Яузу бегите, ну, ты знаешь, где мы там обретаемся.

Человек кивнул и Болотников, что-то насвистывая, положив руку на саблю, пошел вниз по Чертольской улице — к Москве-реке.

Федор проводил глазами зятя, что скрылся за низенькими дверями кремлевского крыльца, и вздохнул: «Ох, Марья, Марья, упряма ведь — ровно матушка. Уехала бы в Ярославль с дочкой, Роберту все легче было бы, да и мне тоже. Хотя, конечно, Ксению она защитит, тут бояться нечего».

Он прислонился виском к резному столбику крыльца и заставил себя не думать о Ксении.

«Да, — вспомнил Федор, — как раз Басманов тогда к самозванцу перебежал, я из-под Кром приехал. У царя мы тогда долго просидели, я уж и с ног валился. Шел на улицу, и опять ее увидел — там, у женской половины».

— Федор Петрович, — тихо, не поднимая головы, позвала девушка. «Ну, что приговорили вы?».

Мужчина помолчал и Ксения вдруг, торопливо, сказала: «Вы не думайте, меня батюшка вместе с братом воспитывал, я о делах государственных тоже знаю, вы скажите, пожалуйста, а то здесь, — она оглянулась и указала на дверь своих палат, — мы же сидим и не знаем ничего.

Он подошел ближе, — от Ксении пахло ладаном. «Правильно, — подумал Федор, — она же на богомолье была, а потом Годунов преставился».

— Приговорили, что не будем к нему посылать никого, из Думы Боярской, и что, кто присягает ему — те законного царя враги, — жестко ответил Федор.

Ксения вскинула голову и тихо проговорила: «Сие правильно, спасибо вам, Федор Петрович». Девушка помолчала и спросила: «Вы же, наверное, есть хотите, да, столько в седле были?».

— Да мы у государя потрапезовали, — он рассмеялся. «Вот спать хочу — это да, с ног прямо валюсь».

Ксения вдруг повернула бронзовую ручку двери и, открыв ее, сказала: «Вот и спите. Там, в светелке, вам никто мешать не будет, а одежду вашу я велю постирать и починить. А вы спите, пожалуйста».

— Да, — смешливо подумал Федор, — я тогда сутки, что ли, проспал. А когда проснулся — все было на сундуке сложено, чистое, и сухое, и обед рядом стоял — на подносе.

Он вскинул голову и посмотрел на темные, закрытые ставнями, окна женской половины. Где-то, — Федор прищурился, — горела единая свеча.

— Забудь, — жестко сказал он себе, — кроме Лизаветы, никого тебе не надо. Забудь, Федор.

Он постоял еще немного, глядя на парящий в небе, над стенами Кремля, купол Троицкой церкви, на луну, плывущую в черном, усеянном звездами небе, и уже, было, собрался уходить, как услышал сзади шепот: «Федор Петрович?»

Он обернулся и увидел рядом с собой темные глаза Ксении. «Как вода, — подумал Федор, — странно, темные, а прозрачные. Да, правильно, я же видел ее — когда в Милан ездил. Синьор да Винчи написал этот портрет, любовницы герцога Сфорца, она еще горностая на руках держит. Одно лицо».

Ксения была высокой — но все равно, — еле доставала головой до его плеча. Он поклонился и сказал: «Поздно уже, Ксения Борисовна, идите почивать себе с Богом».

— Как тихо, Федор Петрович, — вздохнула она, глядя на кремлевский двор. «Что дальше-то с нами будет?».

— Вам бы уехать, с матушкой, — ответил он, вдыхая запах ладана, — тонкий, едва уловимый.

«Правильно вам Семен Никитич советовал, — в Лавру, а лучше — на Волгу. Я жену свою с детьми в наши ярославские вотчины отправил».

В углу тонкого рта появилась морщинка, и Федор подумал: «Да, ей ведь двадцать три уже».

Ксения сцепила длинные, унизанные перстнями пальцы и холодно проговорила: «Я от брата никуда не двинусь. Ежели что с царем случится, дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни, — то мне на престоле сидеть, тако же и супругу моему. Из Москвы мне бежать не пристало, Федор Петрович. Спокойной ночи, — чуть поклонилась она, и Федор, услышав звук засова, что опустился на дверь, — горько усмехнулся.

«Нельзя, — сказал себе он, выходя через Фроловские ворота на Красную площадь. Но, уже оказавшись на дворе усадьбы, он посмотрел в сторону Кремля, и, опустившись на крепкую, своими руками срубленную ступеньку крыльца, вдруг подумал: «Со мной бы она уехала, конечно. Куда угодно уехала бы. Но и Лизу я бросать не могу, нет. Господи, — Федор даже улыбнулся, — ну почему так?», — он потянулся и понял, как смертельно, до самых костей устал за эти дни.

— Пойду, посплю, — Федор поднялся. «К царю, завтра только обедню стоять, а потом должны те люди вернуться, что Семен Никитич в тайности в Тулу посылал, в его стан — посмотрим, что там у него происходит. Хотя, — он еще раз вслушался в молчаливую, затаившуюся Москву, — вон, по серпуховской дороге уже бежит кое-кто, торопится — присягу на верность принимать».

Он зевнул, и, добавив крепкое словцо, — закрыл за собой двери терема.

— Марья Петровна, — Ксения просунула голову в палаты. «Не спите вы?».

Боярыня, сидевшая в большом, обитом парчой кресле, у едва тлеющей углями печи, — встала и поклонилась. Была она в лазоревом, расшитом серебром летнике и бархатной душегрее, белокурые косы спускались на стройную спину.

— Да нет, Ксения Борисовна, — тонкие губы леди Мэри чуть улыбнулись, — Аннушка почивает уже, тако же и муж мой, а я вот, — она махнула головой в сторону окна, — все улечься не могу, уж больно тихо на дворе, непривычно.

— Да, — Ксения уселась в кресло напротив и скинула сафьяновые туфли, подобрав под себя ноги, — я вот тоже, подышать на двор выходила». Девушка подперла кулаком округлый подбородок и сказала, глядя на огонь: «Как жених мой умер, я думала, вы обратно в Данию уедете, Марья Петровна, что вам тут, на Москве, не ваша же это земля».

Мэри улыбнулась про себя и, потянувшись, взяла теплую руку Ксении: «Ах, ваше высочество, — сказала женщина, — да разве в том дело, где кто родился? Люди тут хорошие, вот вы, например…

Ксения, покраснела и что-то пробормотала.

— Хорошие, хорошие, — продолжила Мэри. «И семье моей тут нравится, так, что вы не бойтесь — мы с вами останемся. А как самозванца этого разобьем, замуж выйдете, в Европе еще принцев достанет, не бойтесь», — женщина рассмеялась.

— А вы замуж по любви выходили? — все еще краснея, спросила Ксения и тут же спохватилась: «Простите, Марья Петровна, не след о таком-то спрашивать».

— Отчего ж не след? — та все улыбалась, — мимолетно, нежно. «По очень большой любви, Ксения Борисовна. Мужа своего я люблю до сих пор, и всегда любить буду, — пока живы мы».

Девушка помолчала и спросила: «Помните, вы мне переводили повесть эту, из итальянской жизни, о влюбленных, чьи родители враждовали?».

Боярыня кивнула и внимательно посмотрела на горящие щеки Ксении. «Бывает же так, — продолжила девушка, — что любишь человека, и знаешь — нельзя это, грех такая любовь, а все равно — любишь?».