Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Но тут Петя услышал вой, улюлюканье и, чуть повернув голову, заметил Заруцкого, которого двое стрельцов волокли по булыжнику. Изуродованные ноги атамана оставляли после себя кровавый след на серых камнях. «Да, — безучастно подумал Петя, — восходя на помост, — его же пытали там, в приказе Разбойном». Он передал брата высокому, мощному палачу. Тот одними губами сказал: «Все будет, как надо», и Петя, опустив рыжие ресницы, сбежав вниз, — принял от холопа поводья своего гнедого жеребца.

Михаил Федорович уже был в седле — окруженный ближними боярами. «Молодец, Петр Федорович, — царь похлопал его по плечу. «Это ты, верно, придумал, — Заруцкого с Мариной опосля ребенка вывести. Они уж о Воренке и забыли, вона, — царь кивнул, — навозом их закидывают. Ну, — он махнул унизанной перстнями рукой, — начинаем.

Дьяки, развернув грамоты, стали выкрикивать, царский указ. Петя посмотрел на Марину — она стояла, привязанная к столбу, с непокрытой головой, ветер шевелил черные, с проседью, локоны.

— Шлюха! — заорали из толпы. «Блядь польская, подстилка!»

Михаил Федорович поманил его к себе и усмехнулся: «Сия Марина, я смотрю, истаскалась вся, за те три дня, что мы от нее Воренка отсадили, там как бы ни сотня стрельцов ее келью навестило. Ну да впрочем, она и раньше — не первой молодости была».

Палачи раздели Заруцкого, и, приподняв его, стали насаживать на кол. «Когда он тонкий, — царь внимательно следил за лицом атамана, — сие лучше, дольше мучаются. И правильно, что дощечку прибили, пусть, — Михаил Федорович рассмеялся, — отдохнет».

Заруцкий, почувствовав боль, стал вырываться и кричать — отчаянно, пронзительно. Петя посмотрел на спокойное лицо женщины — она стояла, смотря куда-то вдаль, поверх темноволосой, окровавленной головы атамана. «Так близко от нее кол, — подумал Петя, — она же рукой до него дотронуться может».

Безумный, безутешный вой пронесся над площадью, брызнула кровь, и Петя увидел, как обмякло на колу тело мужчины. Ему на голову вылили ведро воды, и толпа, заволновавшись, засвистела: «Предатель, сука, наймит польский!»

— А теперь, — Михаил Федорович поиграл перстнем, улыбаясь, — сына ее вздернем, а она пусть смотрит. Раз Заруцкий на колу ее не разжалобил, может, хоть тут слезу прольет.

Петя увидел серые, спокойные глаза женщины и вдруг вспомнил другие — синие, такие же пустые, без выражения, глаза своей матери. «Разум угас, — подумал он горько, — может, так оно и лучше».

Палач, придерживая клонящегося на бок ребенка, надел ему петлю на нежную, белую шею.

«Смотри-ка, — хмыкнул царь, — так и не проснулся». Деревянная подставка полетела куда-то вбок, ребенок закачался на веревке, и тут же — толпа ахнула, — она оборвалась. Доски помоста проломились, мальчик полетел вниз, и Петя услышал сильный, красивый голос, что кричал откуда-то сверху, от Троицкой церкви: «Пощады!»

— Михайло Данилович, — понял он. «Пощады! Пощады!», — заорала толпа, и тут же кто-то истошно завизжал: «А ну не лезь в кошель ко мне, сука! Держи вора!».

Царь поморщился, кивнув стрельцам, и шепнул Пете: «Ничего сделать не могут, безрукие, веревка крепкую и то — не нашли. Сходи на помост, Петр Федорович, глянь, что там с Воренком. Пусть достают его и вздергивают обратно».

Палач уже вылезал из дыры с телом мальчика на руках. «Разбился, ваша милость, — сказал он хмуро. «Царь велел — все одно вешать, — махнул рукой Петя и добавил: «Только веревку поменяйте». Маленький труп вздернули вверх и Петя, наклонившись, посмотрев в серые, пустые глаза женщины, шепнул:

— Est vivere.

— Bene, — он увидел, как разомкнулись искусанные, запекшиеся губы. Петя сошел с помоста, и, вскочив на коня, наклонился к уху царя: «Сказал ей, что жив Воренок».

— Ну, я же говорю, — рассмеялся Михаил Федорович, — хитрый, как лиса. Молодец, ну, — царь благочестиво перекрестился, — теперь и за пани Марину примемся.

Помост был залит кровью — тяжелой, поблескивающей под жарким, летним солнцем. «Тут уже не понять, — где Заруцкого, а где — ее, — подумал Петя, глядя на то, как палач отбрасывает в сторону вырванный язык женщины. Она даже не закричала, — только бессильно склонила растрепанную голову вниз, на грудь, и палач, приподняв ей подбородок, взяв у подручного раскаленный прут — выжег серые, большие глаза.

Кровь закапала на утоптанную копытами землю, и толпа за цепью стрельцов, зашевелившись, заволновавшись, крикнула: «Так ей и надо!».

Петя поднял голову и увидел, как кружится воронье в жарком, раскаленном небе. Серая голубка вдруг пронеслась среди стаи черных птиц, и, развернув крылья, ушла в бесконечный, синий простор над Москвой-рекой.

— Господи, дай ей покой вечный, — горько подумал Петя и услышал веселый голос царя:

«Заруцкий тако же — к вечеру сдохнет, тогда пусть их всех увезут отсюда, и зароют, с отбросами какими-нибудь. Поехали, бояре, я проголодался уже».

Михаил Федорович пришпорил белого жеребца и тихо сказал Пете: «Молодец ты сегодня был, держи, — царь стянул с пальца перстень с рубином, и направил своего коня к Фроловским воротам.

Кровь капала через щели в досках, и Марфа, притянув к себе Ванечку, укрыв его своим кафтаном, приложила пальцы к запястью мальчика — сердце билось ровно и размеренно, и женщина, перекрестив его, обняв, — застыла, — слушая шум расходящейся толпы, скрип виселицы и карканье воронья, что уже спускалось на помост.

Федор озабоченно посмотрел на лавку, и, присев рядом, взял маленькую ладошку сына.

«Господи, ночью его принесли, утро сейчас, а до сих пор — не проснулся. Но дышит, хорошо, глубоко. И матушка спит, ну да, устала она, конечно».

В подполе были зажжены свечи и Федор, посмотрев на доску, улыбнулся — замок, — серый, мощный, стоял на холме, среди золота осенних лесов. Наверху, в небе, парили журавли.

Янушка заворочался, дрогнул рыжими ресницами и сонно сказал: «Пан Петр…

— Тихо, — услышал он мужской, незнакомый голос, — я тут, я тут, мой хороший.

Мальчик открыл глаза и улыбнулся — он был точно такой же, как рассказывала ему матушка, — огромный, рыжеволосый, с голубыми, искрящимися глазами.

— Батюшка, — тихо сказал мальчик, потянувшись к нему. «Батюшка, это вы? Я знаю, мне мама говорила…

Федор обнял его и, прижав к себе, целуя рыжие кудри, глубоко вздохнув, ответил: «Да, Янушка. Все кончилось, сыночек, я тут, я с тобой».

Мальчик взглянул на доску и зачарованно сказал: «Замок…Можно посмотреть, батюшка?».

— Конечно, — Федор снял картину с мольберта, и, устроив сына рядом, слушая его дыхание, улыбнулся: «Я все тебе расскажу, милый. А скоро ты его увидишь».

— Мама, — вдруг подумал мальчик, и Федор, увидев его взгляд, взял ребенка на руки. Мальчик плакал, спрятав лицо у него на плече, а потом, так и не поднимая головы, глухо спросил: