Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Она, не сказав ни слова, встала, и, повернувшись, приникла лицом к деревянной решетке.

— Эухения, — прошептал Дэниел, — открой мне, я приехал за тобой, пожалуйста.

Огненный луч заката осветил галерею и Дэниел увидел, что в ее карих глазах стоят слезы.

— Нет, — едва слышно ответила она, — нет, Дэниел. Я должна искупить свою вину.

— Уходи, — она, было, стала отворачиваться, но юноша протянул к ней руку: «Эухения, ты ни в чем, ни в чем, не виновата, что ты говоришь!»

— Я шлюха и убийца, — жестко проговорила она. «А теперь — уходи».

Женщина вернулась к верджинелу и Дэниел, уронив голову в руки, слыша эхо музыки под сводами церкви, — заплакал.

Он посмотрел на ее стройные, покрытые рясой плечи, и, вдруг, встав, выпрямившись, сжав ноющие пальцы, сказал:

— «Вот что, Эухения. Я тебя люблю. Что бы там ни было — я буду любить тебя всегда, пока мы живы. Поэтому ты сейчас откроешь эту проклятую решетку, слышишь? Иначе от нее, да и от всего вашего монастыря, — Дэниел усмехнулся, — камня на камне не останется.

Женщина замерла, и Дэниел услышал тихий, жалобный плач. Она опустила покрытую вуалью голову на клавиши, и прошептала: «Но как? Как я могу, Дэниел?»

— Руками, Эухения, — спокойно сказал он. «Открывай, я тебя поцелую и заберу отсюда — навсегда».

— Ты не знаешь…, - она все сидела к нему спиной.

— Я привез тебе кольцо, — Дэниел вдруг улыбнулся. «Сейчас я тебе его надену, и потом ты мне все расскажешь, если хочешь».

Женщина всхлипнула, и, поднявшись, отперла дверь.

От нее пахло сладостями, и она была вся — в его руках. «Полтора года, — вдруг подумал Дэниел, целуя ее, слыша, как бьется ее сердце. «Господи, да бывает ли такое счастье?»

— Дай руку, — глухо попросил он.

Женщина посмотрела на темный, окруженный сверкающими алмазами жемчуг, и заплакала:

«Дэниел, но ведь ты не знаешь…»

— Я тебе сказал, — твердо ответил он, обнимая Эухению, — мне все равно. И поторапливайся, любовь моя, надо выходить отсюда, завтра на рассвете мы отплываем.

Каштановые глаза взглянули на него: «Но как? Сестра — привратница меня не выпустит!»

На деревянной лестнице раздались легкие шаги и Марфа велела: «Дэниел, спускайся в церковь, погляди, чтобы никто здесь не появился».

Он, улыбаясь, взглянул на бабушку и Марфа подумала: «Господи, ну хоть эти счастливы будут». Внук сбежал вниз, и Марфа велела женщине: «Раздевайся. Мы с тобой почти одного роста, никто ничего не заподозрит. Лицо под капюшоном спрячешь».

— Вы же его мать? — испуганно спросила Эухения. «Вы не знаете, наверное, сколько мне лет!»

— Я его бабушка, — Марфа быстро расшнуровывала свой корсет, — и все очень хорошо знаю.

Ну, что стоишь, снимай свою рясу.

Эухения потянула грубую коричневую ткань вверх, и, вдруг, замерев, спросила: «Что это?»

Марфа скинула атласные, на изящном каблуке туфли, и, покосившись на кружевную ленту, что удерживала шелковый чулок, безразлично ответила: «Пистолет. Так, на всякий случай.

Надевай, — она подвинула туфли женщине, — и кольца мои тоже. Ждите меня в порту, сундуки наши уже на корабле».

— А Белла? — вдруг спросила Эухения, набрасывая плащ. «Как же она, сеньора Марта? Что теперь будет?»

— Будем искать дальше, — Марфа вздохнула, и, натянув рясу, сунув ноги в растоптанные, потрепанные туфли Эухении, внезапно привлекла ее к себе.

— Во-первых, бабушка, — сварливо велела она, — а во-вторых…Она посмотрела в карие глаза, — иди, девочка, бери его за руку, и никогда, ничего не бойся, — она поцеловала гладкую щеку и приказала: «Ну, бегите уже, на корабле встретимся».

— А вы? — обернулась Эухения и увидела, как женщина улыбается.

— А я, — Марфа рассмеялась, — справлюсь.

Женщина спустилась вниз и оказалась в объятиях Дэниела. Он поцеловал мягкие, белокурые волосы, и подумал: «Все, Господи. Все. Спасибо тебе».

Когда они подошли к воротам, монахиня вежливо сказала: «Счастливого пути, сеньора Марта, сеньор Дэниел, приезжайте к нам еще».

— Обязательно, сестра, — ответил юноша, — у вас удивительно благочестивая обитель.

Пойдемте, матушка, — он подал руку женщине, и привратница, опустив засов, взглянула в щель ворот — но на выложенной булыжником улице, уже никого не было.

Она перекрестилась и вернулась обратно в свою сторожку.

— Ты выпей, пожалуйста, — Дэниел сел рядом с Эухенией на узкую, высокую койку, и, ласково укутав ее своим плащом, поднес к губам женщины кубок с вином.

Она отпила, — зубы застучали по краю, — и сказала: «Я не могу, Дэниел, не могу. Я должна тебе все рассказать».

Юноша положил ее голову себе на плечо и, пропустив пальцы, сквозь белокурые локоны, шепнул: — Я ведь тогда вернулся, любовь моя. Как только мне пулю вынули. Но у вас было заперто, у меня уже кровотечение начиналось…, - он на мгновение прервался.

— Ну, а когда я оказался на своем корабле, — свалился в лихорадке, руку хотели отнять, она до сих пор плохо двигается. Потом, в Лондоне, моя мама умерла, молодой еще, ей и сорока не было.

— Прости, — она взглянула на него. «Прости, Дэниел».

— Он, — Эухения прервалась и помолчала, — он меня тогда избил, сильно, я ходить не могла. И потом бил, каждый день, из дома не выпускал. Говорил, что я шлюха, как моя мать. Она ведь покончила с собой, потому, что ее соблазнил англичанин, сэр Стивен Кроу, его Вороном на морях звали. Отец Николаса Кроу.

Дэниел тяжело вздохнул. Корабль чуть покачивался на тихой воде гавани, в фонаре на переборке горела свеча, в раскрытые ставни каюты тянуло солью и немного — ароматом цветов с берега.

— Он тут погиб, Ворон, в Картахене, — тихо проговорил Дэниел. «У выхода из гавани. А Белла, моя сестра — его дочь».

Эухения вдруг расплакалась — отчаянно, как ребенок. «Он меня бил все время, все эти месяцы. А потом пришел, и сказал: «У меня нет денег на шлюх, но зачем? У меня дома есть шлюха!»

Дэниел застыл, обнимая ее: «Любовь моя, не надо, я прошу тебя. Не надо, не вспоминай!»

— Он был совсем пьяный, — едва слышно проговорила Эухения, — ничего не…Он ударил меня, и рассмеялся: «Ничего, завтра просплюсь, и возьму свое! А потом продам тебя в порту, будешь настоящей шлюхой».

В каюте было тихо и Эухения, глубоко вздохнув, продолжила:

— Я его задушила. Той ночью, подушкой. А потом дом купили, за бесценок и я постриглась.

Потому что я думала, что ты никогда, никогда уже не вернешься, потому что мне некуда было идти, — она разрыдалась, хватая воздух ртом, и Дэниел, поцеловав мокрые щеки, заставил ее лечь.

Он устроился рядом, и, укрыв ее в своих руках, сказал: «Все, любовь моя. Все. Я с тобой, и теперь так будет всегда. Давай я тебе песню спою, а ты спи. Спи, пожалуйста».

Дэниел запел, — тихо, по-испански, и Эухения, взявшись за его руку, вытирая лицо о его плечо, измученно что- то шепча, — задремала.