Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Он на мгновение вспомнил черные, тяжелые волосы, дымно-серые глаза, и вдруг подумал:

«Жалко, что я все ее портреты сжег. Я же рисовал ее, там, в сторожке, обнаженную. Хоть бы взглянуть на нее сейчас. Лиза говорила, то ли семь у нее детей, то ли восемь, и мальчики все, только девочка старшая. И наша девочка там лежит, в Несвиже, на их кладбище. Ну да там хорошо, красиво».

— А как Петя? — спросил Степан, на мгновение прервавшись.

— Хорошо, — рассмеялся отец, — на Воздвиженке строителями командует. Ну, пока матушка с Марьей приедут, мы там и закончим все, а то, сам понимаешь, год хозяйской руки не было, сплошной разор. Сейчас Василия Ивановича на царство повенчаем, хоша меньше у меня в Кремле забот будет, так сам ремонтом займусь. А за матушкой скоро пошлю, а то уж соскучился, наверное.

Степа изящным, лихим движением закончил какой-то завиток и признался: «Соскучился, тако же и по Марье. А вы, батюшка, наверное, проголодались же, да? Давайте, я из трапезной блинов принесу, хоша холодные, а все равно — вкусно. Я сам пек, — гордо добавил мальчик.

— Ну давай, — Федор оценивающе посмотрел на штукатурку. «Все равно этот кусок мы с тобой сделали уже, а новый — вы опосля обеда начнете».

Они сидели на помосте, свесив ноги, передавая друг другу жбан с квасом, и Степа, пережевывая блины, слушая, как отец рассказывает о фресках синьора Джотто, вдруг, вытерев руки, потянулся за бумагой и угольком.

— И вот, представляешь, — сказал Федор, — Иуда положил Иисусу левую руку на плечо, и смотрит, снизу вверх, преданно, но видно, что за поясом у него — кинжал.

Степа быстро набросал композицию, и, показав отцу, мечтательно проговорил: «Вырасту, отправлюсь в Италию, Петя хоть Венецию помнит, а я — вообще ничего, я же маленький был».

— Все вместе отправимся, — пообещал отец, и, притянув к себе мальчика, поцеловав в затылок, велел: «Ну, ты тут пока сиди, а, как матушка вернется, я грамотцу пришлю».

Он перекрестил ребенка и, уже выходя из храма, подумал: «Ну да, я в его же годы работал уже. Надо будет его следующей весной на стройку отправить, камни ему таскать не по силам, конечно, так пусть отделкой занимается».

Федор спустился к берегу Яузы и, отвязав свою лодку, посмотрев на юг, зло сплюнул в прозрачную воду: «И Болотников, сука, делся куда-то. За одну ночь лагерь в Коломенском снялся и ушел — один Бог ведает, в кою сторону. Дуня туда ходила, спрашивала, в окрестных селах — никто ничего не знает. Ну, или говорят, что не знают. Еще не хватало, чтобы он народ мутить стал».

Во дворе городской усадьбы Воронцовых-Вельяминовых пахло свежим деревом. Петя, стоя рядом с отцом, озабоченно спросил: «Ну, как Степан, батюшка?»

— Рисует, — усмехнулся Федор, и, поднимаясь на крыльцо терема, велел: «Чтобы не мешал нам никто, понял?».

Подросток кивнул и добавил: «От Никифора Григорьевича Дуня приходила, ну, с паном Яном, — мальчик рассмеялся, — принесли водки и закуски, как вы и велели».

— А сами куда отправились? — поинтересовался Федор.

— Гулять, сказали, на Москву-реку, — Петя улыбнулся, и, подняв топор, пошел к плотникам, что чинили кладовые.

Взобравшись на крышу, мальчик посмотрел на синее, высокое, небо, и, перевязав кудри шнурком, принялся за работу.

Высокий, чернобородый мужчина, что стоял, наискосок от ворот усадьбы, засунув руки в карманы потрепанного кафтана, обернувшись к своему подручному, углом рта сказал:

— Так, ежели возки будут выезжать, али еще что — немедля сообщи мне, я в обычном месте буду. Говоришь, девка какая-то приходила в Коломенское, с лотком, выведывала, где мы?

Неприметный человек кивнул и ответил:

— Она уж второй раз явилась со своими пирогами, Иван Исаевич. Белокурая девка, глаза голубые, роста невысокого. Я ее узнаю, ежели увижу, она здесь тако же была, сегодня, с мужиком, темноволосый, из Немецкой слободы, как мне кажется, на нашего не похож.

— Ну-ну, — протянул Болотников, поигрывая кинжалом. «Девку эту они за нами следить приставили, так пожалеет она об этом, поверь мне. А мужик что — поляк, али немец, не зарезали его, как всех резали? — Болотников тихо хмыкнул.

— Поляк вроде, — прошелестел подручный. «Они в том кабаке обретаются, на улице Чертольской, ну, говорил я вам».

— В тот кабак соваться не след, — протянул Болотников, — как я слышал, там такой хозяин, что вмиг в Москве-реке, в мешке окажешься, для сего его у ручья и поставили. Опять же и подпол там есть, как мне говорили, в тот подпол люди спускались — и не видел их более никто. Не надо нам московским ворам дорогу переходить, не надо.

— Ничего, — мужчина поскреб в бороде, — придумаем, как с ними расправиться. Ну, следи, — он потрепал подручного по плечу, и, легко перебежав улицу, взглянув на высокие, в три человеческих роста, новые, мощные ворота усадьбы — пошел восвояси.

— Уж не обессудьте, бояре, — ухмыльнулся Федор, разливая водку, — сейчас Лизавета Петровна моя приедет из подмосковной, будем есть, как положено, тако же и холопов оттуда привезу, а пока — он пожал плечами, — разор, как есть разор.

— Так у всех, Федор Петрович, — Михаил Татищев принял стопку, — вона, пройдите по Рождественке и Дмитровке, — все, кто в деревнях сидел, возвращаются, усадьбы чинят.

— Отменные пироги на Чертольской улице, — Шуйский принюхался, — хоша и постные, а все равно — вкусные.

— А у вас же под Рузой подмосковная, Федор Петрович? — спросил Татищев. «Охота там хороша, наверное, места-то глухие, лес непролазный».

— Тако же и рыбалка, — ответил Федор, подставляя к пыльному, изрезанному ножами столу покосившуюся лавку. «Там у нас озеро, Михайло Никитич, реки две — Руза и Москва, есть где сети забросить".

— Так, — сказал Шуйский, прожевав, — что мы пеплом самозванца в сторону Польши из пушки выстрелили, — за это вам, бояре, спасибо большое, хоша слухи всякие прекратились. Теперь с этими подметными листками, что на заборы лепят, что якобы жив царь Дмитрий…

Федор посмотрел на ссадины у себя на руке и холодно улыбнулся: «Мы с Михайло Никитичем в Разбойном приказе уже человек пять за ребро подвесили, Василий Иванович, и останавливаться не собираемся. Как колы у Троицкой церкви поставим — быстро все о сих ересях забудут.

— Вот и славно, — Шуйский погладил бороду. «Маринка с отцом своим уже в Ярославль едет…

Федор поморщился. «Что-то вы мягко с ними, Василий Иванович, в Каргополь бы ее, в яму подземную».

— Мне перемирие с Польшей заключать надо, — Шуйский дернул уголком рта, — навряд ли они порадуются, если мы им беззубую развалину, ума лишившуюся, отправим.

— Все равно, Василий Иванович, — вмешался Татищев, — надо их стеречь там, не приведи Господь, еще кто выкрасть вздумает, тот же Болотников.

Шуйский сочно выматерился и повернулся к Воронцову-Вельяминову: «Этого найти надо, у него тысячи человек в Коломенском стояли. Куда они в одночасье делись? Еще чего не хватало — только от одного самозванца избавились, так тут другой появится?»