Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник)

Первым влетел на палубу галиота Метюб, красовавшийся в сверкающей стальной кирасе и в высоком бронзовом шлеме с поднятым забралом. За ним следовало с десяток солдат, закованных в железо и вооруженных длинными пистолетами с дымящимися фитилями и кривыми саблями.

– Счастлив тебя видеть, синьора! – насмешливо проговорил Метюб, направляясь к герцогине, все еще лежавшей в прежнем положении. – Ты – прелестная женщина, и твой настоящий наряд нравится мне гораздо более, чем тот, в котором ты сегодня покинула нашу крепость. Значит, ты не сын, а дочь мединского паши. Если это так огорчительно для госпожи Гараджии, зато очень приятно для меня.

Услышав первые звуки ненавистного голоса, герцогиня вскочила на ноги и с быстротой молнии схватила брошенную было ею шпагу Ле-Гюсьера.

– А, бездельник! – закричала она, яростно наступая на него. – Я уже дала тебе хороший удар шпагой в грудь, а теперь, не взыщи, и совсем тебя убью!

Турок быстро отступил на два шага назад и выхватил у одного из своих солдат пистолет.

– Ага, струсил и хочешь уложить меня пулей, негодяй! – продолжала Элеонора, находившаяся в странном возбуждении. – Я вооружена шпагой, а не пистолетом. Берись за равное оружие, если в тебе есть хоть капля чести, и помни, что я женщина, а ты – мужчина!

Среди воинов, которых прибывало все больше и больше, поднялся глухой ропот, в котором мало было лестного для помощника комендантши Гуссифской крепости. Красота и мужество герцогини подействовали даже на этих полудиких варваров. Какой-то прибывший вслед за Метюбом офицер схватил его за руку и, указывая на Элеонору, сказал:

– Помни, что эта христианка принадлежит госпоже Гараджии и ты не должен убивать ее. Отдай мне все свое оружие.

Очевидно, этот офицер имел более широкие полномочия, нежели сам Метюб, потому что последний молча, насупившись, отдал ему пистолет, саблю и ятаган.

После этого офицер куда-то скрылся и более не показывался. Командиром отряда турок сделался снова Метюб.

– Хорошо, мы сведем наши счеты в Гуссифе, – сказал он глухим голосом, весь красный от злобы и смущения. – Конечно, теперь не время обмениваться ударами клинков или стреляться.

Ему страшно было досадно, что офицер помешал поступить с герцогиней так, как бы он хотел, то есть попросту забрать ее в свою власть и потешиться над ней. Но он не решался выказать эту досаду.

– Да, я думаю, тебе и вообще неудобно вступать в поединок с противником, победившим уже не только тебя самого, но даже и доблестного Мулей-Эль-Каделя! – иронизировала герцогиня.

– Как, неужели ты, женщина, одолела такого героя, как Дамасский Лев? – воскликнули солдаты, обступив Элеонору и глядя на нее глазами, полными удивления, восхищения и глубокого уважения.

– Да, я, женщина, победила на поединке Дамасского Льва, – ответила герцогиня. – Но теперь можете делать со мной, что хотите, – добавила она, с презрением бросив шпагу. – Мне все надоело, и я сдаюсь. Можешь даже связать меня. Я не стану сопротивляться.

– Нет, на это я не имею приказания. Я просто переведу тебя в каюту на моей галере.

– А что ты намерен сделать с моими спутниками?

– Что прикажет госпожа Гараджия.

– Но и без меня дело не обойдется, – вдруг сказал человек, одетый в форму янычарского капитана и только что появившийся среди других янычар на палубе.

Услышав этот голос, Перпиньяно, бившийся против нескольких турок, мужественно поддерживаемый дедушкой Стаке, с неожиданной стремительностью проложил себе путь и бросился на вновь прибывшего, который оказался поляком Лащинским.

– А, проклятый ренегат! – крикнул венецианец. – Вот, получай от меня! – добавил он, нанося ему сильный удар кулаком прямо по лицу.

С окровавленных губ поляка сорвалось проклятие.

– Так ты узнал меня, венецианец? – прохрипел он, дико вращая глазами. – Узнал?.. Очень рад! Но за эту приветственную ласку ты мне дорого заплатишь, друг, и уже не цехинами, проигранными в «зара»…

– Лащинский! – вскричала герцогиня, презрительно глядя на поляка и машинально отступая от него в сторону, как бы опасаясь, что он может прикоснуться к ней.

– Да, это я, медведь из польских лесов, – со злобной усмешкой проговорил ренегат, отирая с лица кровь.

– Ну, довольно вам тешиться игрой в кулачки и пустой болтовней! – перебил Метюб, сгоравший от нетерпения вернуться в крепость со своими пленниками. – Несите эту женщину на галеру и заприте ее там, раненых тащите в наше больничное помещение, а остальных бросьте в трюм. Драться тут больше нечего: и так уже все в наших руках.

– Вот вам и манера, с какой турки выражают свою благодарность благородным людям, пощадившим их жизнь! – кричал дедушка Стаке. – Я ведь говорил, что следовало бы их всех отправить к акулам на завтрак, а меня не послушали. Вот теперь…

– Ты что там бормочешь, старик? – прервал его Метюб, немного понимавший далматское наречие. – Кем это ты собирался угостить акул?

– Да теми негодяями, которые находились у нас в плену и которых мы совсем напрасно пощадили.

– Какие же это у вас могут быть «пленники»?.. Ах да, уж не наши ли матросы шиабеки? – вдруг догадался он.

– Разумеется, они, – вызывающе отвечал старый моряк.

– Так они еще живы и целы у вас?

– Живехоньки и целехоньки, что им сделается!

– Ну, в таком случае и мы поступим с вами милосердно: не станем надевать на вас кандалов и цепей.

– Живее поворачивайтесь! – продолжал он, обращаясь к своим людям. – Пора и в обратный путь. Ветер как раз изменил направление и посвежел…

– Раненый здесь только один, и я требую, чтобы его перенесли мои люди! – властным голосом заявила герцогиня.

– Это можно, – ответил Метюб. – Думаю, что из-за этого не выйдет никаких недоразумений… Эй, вы, передайте раненого здешним людям! – крикнул он тем из своих солдат, которые уже вынесли виконта на палубу.

Солдаты послушно опустили носилки, которые мгновенно были подхвачены Николой и тремя греками. Бедный молодой человек, и без того уже истощенный пиявками и всевозможными лишениями, перенесенными им в плену у жестокой Гараджии, все еще не приходил в себя, несмотря на все старания Николы, немного знакомого с приемами подачи первой помощи раненым. Кровь, текшую у него из раны, греку удалось остановить, но более ничего сделать он не смог. Лежа с закрытыми глазами, бледный и неподвижный, раненый не подавал почти никаких признаков жизни.

Приблизившаяся к нему невеста была также очень бледна, но в ее глазах не было ни одной слезинки, они горели сухим, лихорадочным блеском.

Нежно приподняв обеими руками голову раненого, она прижалась губами к его бледному лбу и прошептала: