Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник)

– Прощай, мой дорогой храбрец! Элеонора отомстила за тебя.

Откинувшись затем назад, она сделала грекам знак, что можно нести виконта на галеру, потом и сама вместе с прочими пленниками турок отправилась за носилками и, окруженная турецкими солдатами, безбоязненно перешла по мостику на галеру. Распорядившись освобождением экипажа шиабеки из их заключения, Метюб поспешил обратно на свое судно.

– Раненого отнести в больничную каюту, – повторил он там свое приказание. – А ты, синьора, – обратился он к герцогине, – пожалуй за мной.

– Отчего ты не хочешь оставить меня при раненом? – спросила она. – Это мой жених, и я обязана…

– На этот счет я не имею приказаний, – ответил капитан. – Вот когда прибудем в Гуссиф, тогда будет видно. Может быть, комендантесса и разрешит тебе это, а я самовольно не могу.

– Так позволь мне, по крайней мере, навестить его хоть раз до захода солнца и до входа твоего судна в залив.

– Это, пожалуй, можно, хотя ты этого и не заслуживаешь… Но, несмотря на то что ты так презрительно обошлась со мной при моих людях, я уважаю тебя за твою смелость и храбрость. Не могу же я забыть, что ты победила не только меня, считавшегося до тебя непобедимым, но даже самого Дамасского Льва, первого бойца нашей сухопутной армии, как я был первым бойцом во флоте…

Герцогиня смотрела на него с удивлением, не ожидая встретить у этого столь сурового с виду турка хоть искру человеческого чувства.

– Да, синьора, – снова заговорил он, заметив ее взгляд, – я никогда не видывал такой храброй женщины, поэтому и почитаю тебя. Я люблю храбрость в мужчинах, она и должна быть им присуща по природе, но в женщине она прямо поражает меня.

– Рада слышать это, Метюб, – просто ответила Элеонора.

– Так ты позволяешь мне навестить моего жениха?

– Да, вечером, как сама ты просила.

– И позволишь мне ухаживать за ним?

– Согласен и на это, синьора, но только с одним условием…

– С каким же?

– Чтобы ты научила меня тому особенному приему, которым ты одержала надо мной верх на поединке. Я только потом догадался, что это был какой-то прием, которому можно научиться лишь в чужих землях, у самых искусных мастеров фехтовального искусства. Так научишь, синьора? – почти с мольбой повторил он свою просьбу.

– Пожалуй, когда будет удобно… А ты не можешь ли сказать мне, что думает Гараджия сделать со мной?

– Не могу, синьора, потому что сам не знаю этого. Никогда нельзя угадать, что она сделает через минуту, она не похожа на обыкновенных людей, о которых наперед знаешь, на что они способны… Однако что же мы все стоим тут и разговариваем? – спохватился капитан. – Следуй за мной, синьора, в назначенное тебе помещение, а потом я пойду распоряжусь взять на буксир твой галиот.

Герцогиня очень желала бы пройти сначала в больничное помещение, чтобы взглянуть на раненого, но покорилась необходимости и покорно последовала за капитаном в каюту, расположенную в носовой части галеры. Миновав столовое помещение, Метюб подвел свою пленницу к красивой резной двери и сказал:

– Можешь безбоязненно войти сюда, синьора, и оставаться в этом помещении. Находясь под моим покровительством, тебе нечего бояться.

– За себя я никогда не боюсь, но беспокоюсь о своем женихе, – ответила Элеонора.

– И о нем не тревожься: я сейчас пошлю к нему нашего врача; он будет ухаживать за ним, как за родным братом… или, вернее, как за мной самим, – сознавая свое достоинство, поправился Метюб.

Отворив дверь, он впустил свою спутницу в большую каюту, убранную с восточной роскошью, поклонился и запер снаружи дверь, к которой приставил двух солдат, вооруженных пистолетами и кривыми саблями.

– Никого сюда не пропускайте, кроме меня да того капитана янычар, который у нас да борту, – приказал он солдатам.

Когда он поднялся на палубу, оказалось, что матросы и без его распоряжения уже взяли галиот на буксир и повернули назад галеру, которую теперь искусным маневром направляли по полосе более сильного ветра. Похвалив их за расторопность, Метюб начал было отдавать другие приказания, как вдруг из больничного помещения вышел Лащинский и сказал ему:

– Раненый только один, да и тот, как нарочно, во-первых, жених этой капитанессы, то есть знатное лицо, а во-вторых, с ним много возни: он, кажется очень плох, и врач не может вынуть у него пулю, застрявшую где-то чуть ли не в самом легком.

– В легком? – повторил Метюб, нахмурив лоб.

– Да, в левом.

– Гм!.. Неужели он умрет?

– Чего доброго. Удар шпагой был бы менее опасен.

– Это очень неприятная история, – заметил Метюб, подумав немного, – я дал слово Гараджии вернуть всех беглецов живыми.

– Ну что ж, только одной обузой меньше…

– Почему вы так говорите, капитан?

– Ах, это я так… про себя, – уклончиво ответил поляк. – Ты не знаешь, Метюб, что намерена Гараджия сделать с этой капитанессой?.. Впрочем, нет, она своей храбростью действительно скорее заслуживает быть названной капитаном Темпестой… Какая участь ожидает капитана Темпесту в Гуссифе?

– Не могу. Гараджия мне ничего не говорила о своих намерениях, а угадать их невозможно.

– Пожалуй, вздумает убить его?

– Очень может быть. Это будет вполне на нее похоже.

– Я ей не позволю сделать это, – с решимостью заявил поляк.

Турок только презрительно улыбнулся.

– Гм! Ты, кажется, не на шутку заинтересован этой христианкой? – насмешливо проговорил он, обдавая своего собеседника каким-то странным, не то презрительным, не то прямо враждебным взглядом.

– Я никому не обязан отдавать отчета в своих чувствах, капитан, – сухо ответил Лащинский.

– Я его и не требую…

– И прекрасно… Где находится венецианка?

– В каюте самой Гараджии.

– Мне нужно видеть ее.

– Можешь, когда тебе угодно. Гараджия не приказала мне препятствовать твоим свиданиям с ее пленницей. Только предупреждаю тебя: если ты тронешь ее хоть пальцем или оскорбишь грубым словом, то будешь иметь дело со мной.

– За кого же ты меня принимаешь? – сердито произнес поляк. – Я ведь не дикарь… Ну, так я иду к ней…

Узнав, где находится каюта пленницы, он быстро разыскал ее, повелительным знаком заставил отступить стоявших возле нее часовых, притворил дверь и, смягчая свой грубый голос, проговорил:

– Простите, синьора. Мне нужно с вами поговорить.

Герцогиня сидела на мягкой оттоманке, под окном, прорубленным под верхней частью носа судна. Глаза ее были неподвижно устремлены на море, на ресницах повисли две слезинки, а лицо было задумчиво и печально.

– Синьора! – громче повторил поляк, видя, что она не замечает его. – Должно быть, шум волн, подымаемых ходом галеры, мешает вам слышать мой голос?

И на этот раз молодая девушка не пошевельнулась.