Дмитрий Агалаков - Воевода Дикого поля

– Покорим отступников христианской веры! – перед многотысячной армией повторяли глашатаи царскую речь. – Накажем их за грехи и ереси, за притеснения, чинимые нам! За Русью, мой народ православный, Господь стоит!

Для крестного хода доставили чудотворную икону Донской Богородицы, Крылатской Богородицы, а главное, первую из святынь Западной Руси – крест Ефросинии Полоцкой.

Сам Полоцк представлялся лакомым куском московскому царю: уже четверть века он жил мирной жизнью и богател, а главное – был форпостом перед столицей Великого княжества Польского. Займешь Полоцк, считай, нанес удар в спину и самому Вильно! К тому же Полоцк с его огромными землями не был чисто западноевропейским городом. Изначально он принадлежал Киевской Руси и только после татаро-монгольского нашествия, когда Русь была растерзана и раздавлена, отпал к Литве. На севере Полоцкая земля граничила с Новгородской, на востоке – со Смоленщиной, на юге – с Черниговской и Киевской. Коренные земли Литвы оставались только на западе, так что идеологически русичи имели обоснованные виды на старинный и богатейший город Восточной Европы. А в силу того, что славян и православных церквей насчитывалось там много, существовала и оппозиция католикам и протестантам Польши и Литвы. Иначе говоря, союзников царя Иоанна в Полоцке имелось предостаточно.

Русское войско собиралось в восемнадцати городах, включая Москву, и к концу ноября стало подтягиваться к столице. Литовского посла, до последнего хлопотавшего о мире, удерживали вначале в Москве, а потом отправили на родину, но окольным путем – через Тверь, Псков и Дерпт, то есть значительно севернее того маршрута, который был выбран для русской армии. Иоанн боялся, что весть о походе раньше времени станет известна в Литве и в Польше.

4 декабря царь прибыл в Можайск, а 5 января уже в Великих Луках государь и его полководцы должны были начать смотр русской армии.

Так быстро, как умели собираться на войну русские дворяне, мало кто был способен в Европе. Во-первых, попробуй царя-самодержца ослушайся! Перед ним всякий – холоп: и смерд, и боярин. Государь всем и суд, и надежда. А коли решит наказать, то мало не покажется! За неявку и поместья можно лишиться. А во-вторых, столетиями беспощадные татары молниеносными набегами учили русских так же скоро браться за меч и выходить сплоченным войском в чисто поле. И этого умения у русского человека было уже не отнять.

В Великих Луках армия была поделена по образцу военной стратегии своего времени, принятой Московским царством, на семь полков: Государев полк, куда входили отборные части, самые верные и преданные; Большой полк, предназначенный для самых крупных и кровавых сражений, в нем состояли и артиллерийские наряды; вспомогательные Большому – полки правой и левой руки; Передовой – авангардный, готовый принять первым удар врага; Сторожевой – арьергардный, охранявший обоз, без которого любая армия могла оказаться голодной и раздетой; и ертоул – самый малый и мобильный из полков, исключительно конный, которому предписывалась разведка и, если придется, стычки с передовыми отрядами противника.

К 9 января предполагалось закончить смотр войск. Эти дни выдались морозными, неприветливо серыми. Европейские армии в такое время года, как правило, сидели на зимних квартирах, обрастали жирком в ожидании весны и особо грозного лета, когда кровь лилась на полях сражений особенно обильно. Но русским зима была не страшна, и еще пришлось бы дождаться такого мороза, который смог бы остановить для московита войну!

Тысячи вооруженных людей, позвякивая оружием, переговариваясь и шутя, топтались на скрипучем январском снегу, многоголосым ржанием перекликались лошади. Чуть поодаль, за спиной, жгли костры и готовили пищу – варили кашу, приправленную свининой. А за спиной звонили колокола всех церквей Великих Лук – к обедне. Иоанн, в долгополой собольей шубе, в окружении приближенных, на белом коне с расшитой золотом попоной, объезжал войска. По правую руку от него ехал Владимир Андреевич Старицкий, вновь обласканный милостью, назначенный первым воеводой государева полка. Были тут и Алексей Басманов, и Афанасий Вяземский. Не пропускавший ни одну службу, царь уже готов был на пару часов покинуть свою армию, когда, проезжая мимо построенных частей – пеших и всадников, – приостановил коня. Вместе с ним остановилась и процессия из вельмож и полководцев.

– А я тебя помню, тысяцкий, – проговорил царь одному из молодых командиров многочисленного государева полка. – Ты тот самый княжич, что магистра ливонского мне привез. Сам пленил и сам доставил. Верно?

– Верно, государь, – сидя на коне, как и положено было всем конным дворянам во время смотра, низко поклонился воин. – Князь Григорий Засекин.

– Княжич без княжества, – провел рукой с перстнями по козлиной бороде государь. – Перстень мой бережешь? – он скосил глаза на руку молодого князя в перчатке. – Или потерял?

Тысяцкий покраснел:

– Как можно такой подарок потерять? – Он уже снимал кожаную со стальными бляхами перчатку: – Вот он, государь…

Многие уставились на золотой красавец-перстень с изумрудом. Да не в изумруде была краса – государь подарил, вот главное!

– Даже в битвах не снимаешь? – удивился царь.

– Он мне на удачу, – ответил князь. – С ним рука в два раза быстрее и сильнее рубит, и отвага всегда в сердце!

– Знаешь, как отвечать царю, – усмехнулся Иоанн, – что похвально. Ну, так пусть и под Полоцком тебе мой подарок послужит. Коли отличишься, не худо тебя и воеводой будет сделать. И кровью знатной ты вышел, и ратным трудом. Слышишь, Барбашин? – обернулся Иоанн к своему воеводе – командиру дворянской конницы. – Не забудь!

Князь Василий Иванович Барбашин оживленно закивал:

– Засекин – моя надежда, да вот сорвиголова только. Сам в любую схватку так и лезет. Коли жив останется – все сделаю, государь!

Кивнул и царь молодому князю – и двинул коня впередка, за ним потянулись и вельможи. Григорий, все еще переполненный гордостью, провожал благодарным взглядом царя. «Выживу, попрошу государя о милости! – думал он. – Наберусь храбрости и попрошу, а там – будь что будет!» Но совсем иначе – без надежды – смотрел на государя Петр Бортников, сидевший в седле позади ординарца Пантелея. На свой страх и риск Григорий взял Петра в свою тысячу простым бойцом – бывший ординарец Адашева должен был находиться в тени. Бортников смотрел на царя настороженно, точно ожидая от него любого – и самого жестокого – поступка. Два месяца, проведенные с Данилой Адашевым в тюрьме Дерпта, когда они, готовясь к смерти, могли говорить откровенно, не прошли для него даром.