Дмитрий Агалаков - Воевода Дикого поля

Внизу еще раз хлопнули в ладоши.

– Прости меня, Господи, прости! – шепотом проговорил Андрей Курбский и трижды поспешно перекрестился.

Перекинув тяжелую кожаную суму через плечо, князь забрался в проем окна и тоже стал осторожно спускаться вниз…

…Они бежали к опушке соснового леса у западной дороги. В темноте, уже совсем близко, тихонько заржала лошадь. Вытащив мечи, теперь они крались, всматриваясь в тяжелый сумрак.

– Уж не зарезать ли меня хотите? – спросили у них из темноты.

– Григорий, ты?

– Я, пресветлый князь!

Заправив мечи в ножны, они зашагали скорее и тотчас наткнулись на двух всадников – Григория Засекина и его ординарца Пантелея. Рядом стояли еще четыре оседланных лошади.

– Где достал их? – спросил Курбский.

– За ваше золото купил, – ответил Григорий. – Тут цыгане неподалеку – что хочешь, можно у них взять за звонкую монету, хоть невесту из табора, а уж лошадей-то – и подавно! К одной из них и провизию вам привязали – пригодится. – Он оглянулся на дорогу: – Как поедете?

Оба – Андрей Курбский и его ординарец – вскарабкались на лошадей.

– В сторону Вильно поедем, на Литву, – прямо ответил Курбский. – Есть у меня по дороге знакомцы из литовцев, только бы до Вольмара добраться, а там как по маслу пойдет, еще и охрану получу.

– Тогда не теряйте времени, уходите, – посоветовал Григорий. – До утра можете ехать безопасно, а там вас Малюта хватится как пить дать.

Василий хлопнул своего жеребца по шее:

– Добрый конь – знают цыгане толк в лошадях! Так что, пресветлый князь, едем?

Курбский взглянул на Григория:

– У тебя родни на Руси много?

– Отец умер, брат есть, а что?

– Бежим со мной. Господь милостив – нас простит, а родню нашу убережет. Малюта и за тебя взяться может, сейчас у каждого над головой топор завис. Бежим?!

Пантелей вытаращился на хозяина: и его судьба сейчас решалась.

– Нет, – покачал головой Григорий, – я останусь, пресветлый князь. Малюта за вами пришел – не за мной. А Господь и впрямь милостив: коли заслужил я – поможет. Вы же уходите, не тяните долее.

Андрей Курбский понимающе кивнул:

– Тогда еще раз скажу: просись служить на окраины – подальше от Москвы. В дни, когда правят тираны, лучше быть подальше от столицы! А на границах всегда нужны воины, и головы им понапрасну не секут. – Усмехнулся: – По крайней мере, не так часто. Так лучше уж от басурманского меча во славу земли родной погибнуть, чем абы так, на потеху черни, раздавленным быть. И еще: я твоей услуги никогда не забуду! Ты помни об этом и я помнить буду. А теперь – прощай. Прощай, князь!

И вместе со своим ординарцем и сменными конями Курбский стал уходить в темноту. Ночная дорога и черный лес стремительно укрывали их. Провождая взглядом Андрея Курбского, своего прежнего полководца и наставника, а ныне – преследуемого беглеца, Григорий не сомневался, что видит пресветлого князя последний раз в жизни.

Но он ошибался – еще одна встреча была у них впереди…

Добравшись до Вольмара, Курбский был встречен литовцами с почестями. Жаловал король Сигизмунд II Август всех дворян, кто бежал из Москвы под его крыло! Велел обращаться с ними милостиво, по-дружески, с точностью до наоборот, как с ними обходились на Руси. А тут прибыл видный аристократ – полководец из великокняжеского рода. Пусть даже и Литве нанесший немалый урон. Вражда была тотчас забыта – к чему теперь она? Старый король Сигизмунд надеялся, что возобновится старое правило – переходить от одного государя к другому. А тут на престоле московском – чистый дракон, так как от него не сбежать?!

Но великая тяжесть была на сердце у Андрея Курбского, и, едва прибыв в Вольмар, он сел писать бывшему своему государю письмо. Всё кипело в нем – он знал, что перечеркнул свою жизнь: как русского дворянина, так и отца семейства, ведь оставил жену и девятилетнего сына этому самому дракону. Все было перечеркнуто, и потому письмо его превращалось в крик – обжигающий крик!

«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному, – писал Курбский, торопливо скрипя гусиным пером, – ныне же по грехам нашим омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному меж самыми страшными владыками земли! – Глаголом он жалить его собрался, бывшего государя своего, и жалил, жалил! – Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину! Почто замучил ты вождей знаменитых и сильных, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролил во храмах Божьих? Разве они не пылали усердием к царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан – чародеями, свет – тьмою и сладкое – горьким! Чем прогневали тебя сии сыны отечества? Не ими ли разорены Батыевы царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни германские в честь твоего имени? И что же воздаешь нам, бедным? Гибель! Гибель!..»

Он писал и писал. Послание вышло длинным. Но Андрею Курбскому хотелось, чтобы оно немедленно дошло до адресата. Это грозило стать для него навязчивой идеей, и тогда он спросил у ординарца Василия Шибанова:

– Вернешься в Москву, передашь царю послание? Откажешься – не обижусь, не прогоню. Грамоту посольскую от литовцев тебе сделаю. Ну же, говори…

– Поеду, пресветлый князь, – ответил тот.

Василий Шибанов в сопровождении отряда литовцев двинулся на Русь, на границе они его покинули, боясь за себя, и вскоре он оказался в Мариенбурге. В Дерпт, из которого вместе с князем они сбежали неделю назад, Шибанов ехать не рискнул: если Малюта был все еще там, ему могла грозить немедленная смерть.

Еще через две недели Василий прибыл в Москву и сразу поехал в Кремль. Его сопровождал отряд русских стрельцов. Когда царю доложили, кто таков посланец и какой гостинец привез с собой, Иоанн едва не задохнулся – и от гнева, и от желания скорее прочесть письмо. Он не стал приглашать посланца изменника Курбского в свои палаты – сам решил выйти к нему на красное крыльцо, и не один, а в окружении свиты. Грозно смотрел Иоанн на воина, которого уже не числил в живых. И смело смотрел ему в глаза Василий Шибанов.

– Кто таков? – спросил Иоанн.

– Василий Шибанов, посол его величества короля Сигизмунда Августа, – встав на одно колено и поклонившись, ответил тот. – Привез тебе послание от господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Курбского.

– От господина твоего?! – в гневе воскликнул царь, хотя дал себе слово вести себя величаво и невозмутимо, но тотчас собрался. – Где же послание оного беглеца?

Шибанов достал из-за пазухи свиток.

– Встань и подойди ко мне, ординарец, изменник отечества своего, – проговорил царь грозно.

Побледнев, Василий встал с колена и на виду у затаившего дыхание царева двора поднялся по ступеням.