Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Выезжая из Витебска, я наткнулся на русскую таможню. Поскольку при мне была лишь складная дорожная сумка, таможенник, хотя и старался продлить мой визит до бесконечности, смог растянуть его лишь на два часа двадцать минут – случай почти немыслимый, достойный быть занесенным в местные анналы. Пройдя этот досмотр, я без помех мог отправляться в Санкт-Петербург.

К вечеру я прибыл в Великие Луки – таким названием («большая дуга») город обязан живописным извивам протекающей здесь реки Ловать. Построенный в XI веке, этот город в XII подвергся опустошительному нападению литовцев, потом был захвачен польским королем Стефаном Баторием, затем отвоеван Иваном Грозным и наконец сожжен Лжедмитрием. После этого он оставался безлюдным девять лет, пока его снова не заселили казаки с Дона и Яика, так что нынешнее население Великих Лук почти сплошь состоит из их потомков. В городе три церкви, две из которых находятся на главной улице. Проезжая мимо них, мой ямщик оба раза не преминул осенить себя крестным знамением.

Несмотря на то что мой экипаж, лишенный рессор, для сидения был весьма жесток, а состояние дорог удручало, я решил не останавливаться. Мне сказали, что так я смогу за сорок восемь часов одолеть сто семьдесят два лье и добраться до Санкт-Петербурга. На почтовой станции я задержался лишь на время, нужное, чтобы сменить лошадей, и тотчас снова пустился в путь. В ту ночь я глаз не сомкнул. Я катался в своей повозке, словно орешек в скорлупе. Пытался уцепиться за деревянную скамью, на которой лежало что-то вроде кожаной подушечки толщиной в записную книжку, но мои руки уже через десять минут были почти вывихнуты, и я больше не сопротивлялся этой жуткой тряске, сочувствуя несчастным русским нарочным, подчас вынужденным проделывать в подобном экипаже тысячу лье.

Разница между тем, как проходит ночь на земле Московской, и тем, к чему я привык во Франции, уже стала ощутимой. В любой другой карете я мог бы читать и, замученный бессонницей, попытался открыть книгу даже здесь. Но на четвертой строке мощный толчок выбил ее из моих рук, когда же я наклонился, чтобы ее поднять, следующий толчок сбросил с сидения меня самого. Добрых полчаса я барахтался на дне этого тряского ящика, прежде чем сумел встать на ноги, не испытывая более потребности продолжать чтение.

На восходе солнца мы проехали небольшую деревушку Бежаницы, а в четыре пополудни подкатили к Порхову, старому городу на берегу Шелони, по которой здешние обитатели отправляют баржи с зерном и шерстью на озеро Ильмень, откуда эти товары доставляют на Ладогу по речке, соединяющей эти два озера. Итак, половину своего пути я осилил. Меня томило искушение остановиться на ночевку, но на постоялом дворе было так грязно, что я устремился обратно в свою повозку. Надо, впрочем, сознаться и в том, что такому решению немало поспособствовал ямщик, уверявший, будто дальше дорога будет гораздо лучше. Он пустил тройку в галоп, и я продолжил барахтаться внутри кузовка. Ямщик на облучке затянул заунывную песню, слов которой я не понимал, но мелодия как нельзя более соответствовала моему мучительному положению. Если я скажу, что задремал, мне не поверят, я бы и сам не поверил себе, если бы вскоре не проснулся от ужасного удара в лоб. Толчок был такой, что ямщик кубарем слетел с облучка. Мой полет остановила крыша кибитки, сплетенная из ивовых прутьев: ушибся я из-за столкновения моего лба с этой жесткой преградой. Тогда мне пришла в голову мысль усадить в экипаж ямщика, а самому занять его место, но какую мзду я ему ни предлагал, он не согласился – то ли потому, что никак не мог понять, чего я добиваюсь, то ли боясь, что, уступив, не исполнит свой долг. Так мы и продолжили путь: ямщик продолжал петь, я – танцевать. Около пяти утра мы прибыли в село Городец, где остановились позавтракать. Благодарение небесам: теперь нам оставалось каких-нибудь полсотни лье.

Тяжко вздыхая, я снова пристроился на своем насесте в кузовке. И лишь теперь догадался спросить, нельзя ли откинуть верх моего экипажа. Оказалось, нет ничего проще. По моей просьбе эта операция была проделана незамедлительно, так что отныне неприятности угрожали лишь нижней части моей персоны, голова же была в безопасности.

В Луге меня осенила еще одна, не менее лучезарная идея: убрать скамейку, устлать пол соломой и приспособить складную сумку вместо подушки. Так, переходя от одного усовершенствования к другому, под конец я сделал свое существование более или менее сносным.

Ямщик дважды останавливался: перед Гатчинским дворцом, где Павел I во все время царствования Екатерины прожил в ссылке, а затем у Царскосельского дворца – летней резиденции императора Александра. Но я был так измучен, что с трудом поднял голову, глянул на эти два чуда и дал себе слово непременно вернуться сюда позже, в более комфортабельном экипаже.

На выезде из Царского Села ось дрожек, ехавших впереди, внезапно сломалась. Экипаж, хоть и не опрокинулся, но накренился. Поскольку моя упряжка следовала за дрожками на расстоянии метров ста, я увидел вышедшего оттуда долговязого, тонкого господина, державшего в одной руке цилиндр, а в другой – маленькую карманную скрипочку. Он был одет по парижской моде 1812 года: фрак и черные панталоны, шелковые чулки того же цвета, башмаки с пряжками. Едва ступив на дорогу, он несколько раз топнул правой ногой, потом левой, затем попрыгал и в заключение повертелся на месте, видимо, чтобы проверить, не сломал ли чего. Беспокойство, которое проявлял этот господин относительно своего состояния, не позволило мне прокатить мимо без остановки. Я велел ямщику придержать лошадей и осведомился, не приключилось ли с незнакомцем какой беды.

– Никакой, сударь, – отвечал он, – ровным счетом никакой, если не считать того, что я пропущу урок, а мне, сударь, за урок платят целый луидор, причем моя ученица – красивейшая барышня Санкт-Петербурга, мадемуазель Влодек. Она послезавтра будет представлять Филадельфию, одну из дочерей лорда Вартона, в живой картине по ван Дейку на празднике при дворе в честь наследной герцогини Веймарской.

– Сударь, – признался я, – мне не слишком понятно то, что вы сейчас сказали, но это не столь важно. Не мог ли я быть вам чем-либо полезен?

– Вы спрашиваете, в ваших ли это силах? Да вы просто можете спасти меня! Вообразите, я только что дал урок танцев принцессе Любомирской, в ее поместье в двух шагах отсюда. Она должна будет представлять Корнелию. Урок за два луидора, сударь, на меньшее я не соглашаюсь, я известен и пользуюсь этим. Все очень просто: я единственный французский учитель танцев в Санкт-Петербурге. И вот этот чудак дает мне экипаж, который сломался и чуть меня не изувечил! Счастье, что мои ноги целы! Ну, погоди, мошенник, я узнаю твой номер…