Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

И в ту же минуту другой человек, сраженный совсем иным чувством, рухнул к ногам председателя ван Херисена. Бокстель, раздавленный крушением своих надежд, упал бездыханным.

Его подняли, послушали пульс и сердце – он был мертв.

Эта тягостная сцена, впрочем, не омрачила праздника, поскольку ни председатель, ни принц не были особенно удручены.

А вот Корнелис отшатнулся в ужасе: в этом воре, в фальшивом Якобе он узнал доподлинного Исаака Бокстеля, своего соседа, которого он в простоте душевной никогда бы не заподозрил в таком злодействе. Впрочем, для Бокстеля было большим счастьем, что Господь так вовремя послал ему молниеносный апоплексический удар, избавив от необходимости быть свидетелем событий, столь мучительных для его тщеславия и алчности.

Затем праздничное шествие под звуки труб двинулось дальше, продолжаясь без всяких изменений, если не считать, что Бокстель скончался, а Корнелис и Роза торжественно шагали теперь рука об руку.

Когда они вошли в ратушу, принц, пальцем указав Корнелису на кошель с сотней тысяч золотых флоринов, заявил:

– Трудно сказать, кто из вас двоих, вы или Роза, заслужил эти деньги. Ведь хотя тайну черного тюльпана открыли вы, растила его она, и он расцвел благодаря ее заботам, поэтому было бы несправедливо, если бы она не получила его в качестве приданого. А ведь эта сумма – дар тюльпану от города Харлема.

Корнелис ждал, силясь понять, куда клонит штатгальтер. А тот продолжал:

– Я отдаю сто тысяч флоринов Розе, она этого заслужила, а вам она их сможет вручить как свое приданое. Это награда за ее любовь, благородство и отвагу. Вы же, сударь, оправданы, и снова благодаря Розе, которая принесла мне доказательство вашей невиновности, – с этими словами принц протянул ван Берле пресловутый листок из Библии, на котором Корнелис де Витт написал свою записку. – Таким образом, стало очевидно, что вы были брошены в тюрьму за преступление, которого не совершали. Поэтому мой долг заверить вас, что вы не только свободны, но и богаты, ведь имущество невиновного конфискации не подлежит. Итак, ваше добро вам возвращено. Господин ван Берле, вы – крестник Корнелиса де Витта и друг господина Яна, оставайтесь же достойным имени, которое первый дал вам во время крещения, и дружбы, которую питал к вам второй. Храните память о заслугах их обоих, ибо господа де Витты, неправедно осужденные и в час народного заблуждения понесшие незаслуженную кару, были великими гражданами, коими Голландия ныне по праву гордится.

Последние слова принц произнес с волнением, отнюдь для него не характерным, и протянул молодоженам, преклонившим колена справа и слева от него, обе руки для поцелуя.

Затем он вымолвил со вздохом:

– Увы! Какие вы счастливцы, что можете, помышляя об истинной славе Голландии, а главное, о ее подлинном счастье, не завоевывать ради этого ничего, кроме тюльпанов невиданного цвета!

Тут он бросил в сторону Франции такой взгляд, словно видел, как там собираются над горизонтом новые тучи, сел в карету и укатил.

Корнелис тоже не стал задерживаться: в тот же день выехал в Дордрехт с Розой, которая отправила оттуда к своему родителю в качестве посла старую кормилицу, призванную рассказать тюремщику обо всем случившемся.

Те, кто знает характер старого Грифиуса из всех наших описаний, поймут, как трудно ему было примириться со своим зятем. Память о полученных палочных ударах врезалась в его сердце. Пересчитав синяки и ссадины, он, по его же словам, определил число ударов: сорок один. Но в конце концов он все же уступил, как сам говорил, для того, чтобы не оказаться менее великодушным, чем его высочество штатгальтер.

Взявшись сторожить тюльпаны, как прежде стерег заключенных, он стал самым рьяным цветочным тюремщиком, какой когда-либо свирепствовал в Соединенных провинциях. Стоило посмотреть, как он подстерегал зловредных бабочек, истреблял лесных мышек и гонял не в меру прожорливых пчел.

Узнав историю Бокстеля, он пришел в ярость оттого, что мнимый Якоб так его одурачил. Не кто иной, как он, своими руками разрушил обсерваторию, некогда устроенную завистником под сенью клена. Участок Бокстеля, проданный с молотка, был присоединен к грядкам Корнелиса, который благодаря этой покупке округлил свои владения так удобно, что отныне все подзорные трубы Дордрехта ему были нипочем.

Роза, хорошея день ото дня, одновременно становилась и все образованнее. После двух лет супружества она так хорошо умела читать и писать, что вполне могла без чьей-либо помощи взять на себя воспитание двух прелестных детишек, которые, словно тюльпаны, проклюнулись на свет в мае 1674 и 1675 года, доставив ей куда меньше хлопот, чем тот знаменитый цветок, которому она была обязана их появлением.

Это были, само собой разумеется, мальчик и девочка, первого нарекли Корнелисом, второй дали имя Роза.

Ван Берле сохранил верность как Розе, так и тюльпанам. Всю свою жизнь он посвящал заботам о счастье жены и их выращиванию, последнее позволило ему вывести много новых сортов, которые поныне значатся в голландских каталогах.

В его гостиной было два главных украшения – вставленные в золотую рамку страницы из Библии Корнелиса де Витта: одну, как мы помним, его крестный использовал для письма с просьбой сжечь корреспонденцию маркиза де Лувуа, на другой сам хозяин дома некогда оставил запись о том, что завещает Розе луковицы черного тюльпана с условием: она должна принести полученные за него сто тысяч флоринов в приданое красивому парню лет двадцати шести-двадцати восьми, за которого она выйдет замуж по любви. Как мы убедились, условие это было выполнено в точности, хотя Корнелис остался в живых или, вернее, оно было соблюдено именно потому, что он не умер.

А чтобы отпугнуть возможных завистников, коль скоро Провидению вдруг будет недосуг избавить от них нашего героя, как оно некогда избавило от мингера Исаака Бокстеля, ван Берле начертал над своей дверью то же изречение, которое Гроций в день побега выцарапал на стене тюрьмы:

«Порой человеку приходится выстрадать столько, что он получает право никогда не говорить: «Я счастлив сверх меры».

– Черт побери, вот это чудеса! – проворчал Гризье, увидев меня на пороге фехтовального зала, где он задержался последним и пребывал в одиночестве.

И в самом деле, ведь с того вечера, когда Альфред де Нерваль рассказал нам историю Полины, ноги моей не было в доме № 4 в Монпарнасском предместье.

– Надеюсь, – продолжал наш почтенный наставник с присущей ему заботливостью, которую он сохранял к своим ученикам, – вас привела сюда не какая-нибудь неприятность?

– Нет, дорогой мэтр, – ответил я, – если я пришел просить вас об одолжении, оно не из тех, какие вы порой оказывали мне раньше.