Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Во главе именитых граждан и представителей комитета садоводов блистал ван Херисен, облаченный в самый великолепный наряд. Достойный председатель приложил все усилия, чтобы строгой, неброской элегантностью своих темных одежд походить на любимый цветок, и мы спешим засвидетельствовать, что ему это вполне удалось.

В его церемониальном наряде, по преимуществу черном как вороново крыло, присутствовали синий бархат и темно-фиалковый шелк, а также белье ослепительной белизны. Он шествовал во главе комитета, неся гигантский букет, подобный тому, что на празднестве Верховного Существа двадцатью годами позже будет держать в руках господин Робеспьер.

Вслед за комитетом, пестрым, словно клумба, благоухающим, как весна, выступали ученые города, судейские, военные, представители дворянства, поселяне.

Что до городской черни, ей даже господа республиканцы Семи провинций не выделили места в этом торжественном шествии, так что простонародье толпилось на обочинах.

Впрочем, это самое удобное место, чтобы глазеть… и подчас приобретать нечто посолиднее приятного зрелища. Это место толпы, которая ждет, пока триумфаторы проследуют мимо, чтобы понять, что следует на их счет говорить… а иногда и предпринять.

Но на сей раз речь не шла о триумфе какого-нибудь Помпея или Цезаря. На сей раз не праздновали ни поражения Митридата, ни завоевания Галлии. Процессия двигалась спокойно, словно стадо овец по земле, и безобидно, будто птичья стая в небесах.

Харлем не знал других триумфаторов, кроме садовников. Этот город, обожающий цветы, обожествлял цветовода.

Посреди мирного и ароматного кортежа несли черный тюльпан, он плыл на носилках, покрытых белым бархатом с золотой бахромой. Их несли четыре человека, время от времени сменяясь, как сменялись когда-то в Риме те, что проносили по улицам богиню Кибелу, Великую Матерь, когда она, доставленная из Этрурии и благоговейно встречаемая народом, под звуки фанфар вступала в вечный город.

Такая демонстрация тюльпана являла собой дань почтения народа, лишенного вкуса и культуры, к культуре и вкусу его прославленных и благочестивых предводителей, чья кровь, как все здесь знали, была пролита на грязную мостовую у тюрьмы Бюйтенхофа, хотя впоследствии имена этих жертв будут начертаны на самом прекрасном камне голландского пантеона.

Никто не сомневался: вручать награду в сто тысяч флоринов будет сам штатгальтер, и это само по себе интересовало решительно всех, однако не исключалось, что он еще и произнесет речь, и это тоже интересовало и его приверженцев, и противников. Ведь почитатели и враги всегда стремятся в любых выступлениях политических деятелей обнаружить и так или иначе истолковать тайные важные намеки.

Итак, настало 15 мая 1673 года – столь долгожданный день, и население всего Харлема, не говоря об окрестностях, скопилось под деревьями вдоль городских аллей, полное решимости на сей раз воздать почести не победителям военных сражений или крупным ученым, а победителям природы, заставившим эту неутомимую родительницу произвести на свет невозможное – черный тюльпан.

Однако нет ничего более ненадежного, чем намерение массы что-либо или кого-либо приветствовать. Когда город кому-то рукоплещет или кого-то освистывает, он и сам обычно не знает, как все обернется.

Итак, сначала почтили аплодисментами ван Херисена с его букетом, поаплодировав цеховым корпорациям и себе самим. Наконец – вполне заслуженно – рукоплескали городским музыкантам, которые неутомимо играли при каждой остановке.

Однако, помимо виновника торжества, черного тюльпана, все искали другого героя дня – того, кто, кто создал этот цветок.

Появись этот герой после речи, которую добряк ван Херисен так вдохновенно сочинял, он, бесспорно, произвел бы больше впечатления, чем сам штатгальтер. Но для нас главный интерес заключается не в почтенной речи нашего друга ван Херисена, сколь бы красноречива она ни была, не в молодых разряженных аристократах, вкушающих тяжеловатые для желудка пирожные, и не в бедных плебеях, грызущих копченых угрей, похожих на ванильные палочки. Нас даже не слишком занимают эти прекрасные голландки, белогрудые и румяные, и не жирные приземистые мингеры, что годами не покидают своих домов, не тощие желтолицые путешественники с Цейлона и Явы или томящиеся жаждой простолюдины, за неимением прохладительных напитков жующие соленые огурцы. Нет, для нас интерес положения, захватывающий, драматический интерес сосредоточен в другом.

А именно – в некоей сияющей, возбужденной личности, шествующей в окружении членов садоводческого комитета, увенчанной венком, причесанной, напомаженной, одетой во все ярко-красное – цвет, оттеняющий черноту волос и желтизну кожи.

Этот торжествующий, хмельной от восторга триумфатор, этот герой дня, которому уготована неслыханная честь затмить речь ван Херисена, заставить забыть присутствие штатгальтера – не кто иной, как Исаак Бокстель. Перед ним несут справа на бархатной подушке черный тюльпан, его мнимое детище, а слева – объемистый кошель с сотней тысяч флоринов в прекрасных, блестящих, переливающихся золотых монетах, и он, чтобы ни на миг не потерять их из виду, знай косится, вращает глазами.

Бокстель то и дело ускоряет шаг, чтобы соприкоснуться локтями с шагающим впереди ван Херисеном. Он у каждого норовит позаимствовать малую толику достоинства, чтобы придать себе важности, так же, как он украл у Розы ее тюльпан, чтобы присвоить себе славу и награду.

Еще четверть часа, и прибудет штатгальтер. Тогда кортеж остановится у последнего алтаря, специально сооруженного для сего случая, тюльпан будет водружен на свой трон, и принц, уступая сопернику львиную долю восторгов толпы, возьмет великолепно разукрашенный пергамент, на котором запечатлено имя создателя тюльпана, и звучным внятным голосом возвестит, что совершилось чудо: в лице его, Бокстеля, Голландия заставила природу создать черный цветок, который отныне будет называться «tulipa nigra Boxtellea».

Время от времени Бокстель на миг отрывает взгляд от тюльпана и кошеля, робко посматривает на публику, боясь увидеть в этой толпе бледное лицо красавицы фрисландки. Понятно: это видение омрачило бы его торжество не меньше, чем появление призрака Банко омрачило пир Макбета.

И поспешим отметить: этот несчастный, который перелез через чужую стену и забрался в дом своего соседа, который поддельным ключом отомкнул комнату Розы, наконец, человек, укравший славу у мужчины и приданое у женщины, вором себя не считал.

Он пережил такие тревоги из-за тюльпана, с такой жаркой страстью следовал за ним от выдвижного ящика в сушильне Корнелиса до эшафота в замке, а оттуда до крепости Левештейна, он видел, как цветок родился и рос на подоконнике у Розы, он столько раз своим дыханием согревал воздух вокруг него, что никто другой не имеет больших прав считаться его создателем. Если бы сейчас кто-то отнял у него черный тюльпан, вот это было бы настоящим воровством!