Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Как бы там ни было, вы вполне можете на меня рассчитывать. Итак, выкладывайте.

– Что ж! Дорогой мой, вы должны меня выручить. Я в затруднении.

– Если это в моих возможностях, считайте, что дело уже сделано.

– Я и не сомневался в вас.

– Так я жду.

– Вообразите: я только что подписал договор со своим издателем, а предложить мне ему нечего.

– Дьявольщина!

– Вот я к вам и пожаловал в надежде позаимствовать кое-что.

– У меня?

– Разумеется. Вы же мне раз пятьдесят рассказывали о своем путешествии в Россию.

– Смотри-ка, верно!

– Долго вы там пробыли? И когда?

– Я провел там три года: с 1824-го по 1826-й.

– Самая интересная эпоха: конец царствования императора Александра I и восшествие на престол Николая I.

– Да, я видел и погребение первого и коронацию второго. Однако подождите!

– Что-что, а ждать я умею!..

– Это прямо-таки волшебная история!

– Именно то, что мне нужно.

– Итак, вообразите… Хотя нет, сделаем иначе. А терпения у вас хватит?

– Вы спрашиваете об этом человека, который всю свою жизнь только и делает, что переписывает сделанное набело.

– В таком случае наберитесь терпения.

Он подошел к шкафу и вытащил оттуда пачку бумаги.

– Вот то, что вам нужно.

– Господи помилуй! Рукопись!

– Записки одного из моих коллег. Он жил в Санкт-Петербурге в то же время, что и я, и был свидетелем всего, что я видел. Его словам вы можете верить, как моим.

– И вы дадите мне это?

– В безраздельное владение.

– Но это же сокровище!

– Меди в нем больше, чем серебра, а серебра больше, чем золота. Ну, каков ни есть этот манускрипт, извлеките из него все лучшее, что сумеете.

– Дорогой мой, я засяду за работу сегодня же вечером, и через два месяца…

– Через два месяца?

– Ваш друг проснется утром, напечатанный при жизни.

– В самом деле?

– Уж будьте покойны.

– Что ж, ему будет приятно, клянусь честью.

– Кстати, рукописи не хватает одной малости.

– Это какой же?

– Названия.

– Как, я должен снабдить вас еще и названием?

– Мой дорогой, не останавливайтесь на полпути в своей щедрости.

– А вы посмотрите получше: оно там есть.

– Где же?

– На этой странице, видите: «Учитель фехтования».

– Отлично! Раз оно есть, мы его оставим.

– Как же?

– Позаимствуем.

Благодаря этому предисловию читатель сможет убедиться, что в этом романе мне ничего не принадлежит, даже заглавие. Да и предисловие-то написано другом господина Гризье.

Я еще не вышел из того возраста, когда нами владеют иллюзии, обладал суммой в четыре тысячи франков, которая казалась мне несметным богатством. До меня дошли слухи, будто Россия является истинным Эльдорадо для людей искусства, мало-мальски преуспевших в своем ремесле. И поскольку уверенности в себе мне было не занимать, я решил отправиться в Санкт-Петербург.

Исполнения своего решения я не откладывал. Я был мальчишкой, без семьи, не оставлял у себя за плечами ничего, даже долгов. Следовательно, мне оставалось лишь обзавестись паспортом да несколькими рекомендательными письмами. Это не заняло много времени, и уже через неделю я ехал в Брюссель.

Добираться я предпочел по суше, так как рассчитывал проводить фехтовальные состязания в городах, которые встретятся по дороге, дабы путешествие окупило путевые расходы. Кроме того, будучи неравнодушен к славе отечества, я желал посетить кое-какие поля крупных сражений, где, как мне представлялось, лавры должны произрастать сами собой.

В бельгийской столице я задержался на два дня: первый был потрачен на состязание, во второй у меня случилась дуэль. Поскольку в обоих случаях я продержался довольно удачно, мне было предложено остаться в городе на весьма приемлемых условиях, которых я, однако, не принял – меня тянуло ехать дальше.

Тем не менее я еще на сутки остановился в Льеже. Там, в городском архиве, служил мой старинный школьный товарищ. Проехать мимо, не навестив его, я не захотел. Он жил на улице Пьерез, с террасы его дома я, попивая рейнское вино, созерцал город, раскинувшийся у моих ног – от селения Геристаль, где родился Пепин II, до того самого замка, откуда Годфрид Бульонский отправился в Святую Землю. Этот осмотр сопровождался комментариями моего приятеля: он мне рассказал, что с каждым из этих старинных зданий связано пять-шесть легенд одна другой любопытнее, а одна из самых трагических, «Пир Варфузия», посвящена убийству бургомистра Себастьена Ларюэля, чье имя по сей день носит одна из улиц города.

Уже садясь в дилижанс, идущий в Экс-ла-Шапель, я поделился со школьным товарищем своими планами посетить знаменитые города и поля славных битв, однако он только посмеялся, сообщив мне, что в Пруссии путник останавливается не там, где хочет, а там, где пожелает кучер, в полном распоряжении которого вы оказываетесь. И действительно, на всем пути от Кельна до Дрездена, где я намеревался провести три дня, нас выпускали из этого ящика только поесть и на срок, которого в обрез хватало лишь на то, чтобы перекусить ровно столько, сколько необходимо для поддержания жизни. После трех суток такого заточения, против которого ни одна душа не возражала, – настолько это было обычно в государстве его величества Фридриха-Вильгельма – мы прибыли в Дрезден.

Именно здесь, в Дрездене, Наполеон в 1812 году перед походом на Россию сделал большой привал, пригласив в гости одного императора, трех королей и одного вице-короля, а властители второго разбора так толпились у входа в императорский шатер, что их принимали за адъютантов различного ранга; нынешний прусский король ждал приема трое суток.

Ревностный паломник нашей славы, равно как и наших поражений, начиная с Вильно, я проделал верхом тот же путь, что и Наполеон двенадцать лет назад, перебравшись через Неман, сделав остановки в Позене, Вильно, Островно и Витебске, записав все предания, которые славные литовцы сохранили о его мимолетном здесь появлении. Я хотел увидеть еще Смоленск и Москву, но для этого пришлось бы сделать крюк в двести лье, а такой возможности у меня не было. Побыв день в Витебске и посетив дворец, где Наполеон провел пятнадцать дней, я нанял лошадей и один из тех маленьких экипажей, которыми пользуются русские нарочные. Их там зовут «перекладными», поскольку лошадей меняют (перекладывают) на каждой почтовой станции.

Я забросил туда свой багаж, и вот уже Витебск остался позади, моя тройка уносит меня вдаль, причем лошадь посредине скачет с высоко поднятой головой, а две другие ржут и так низко опустили головы, будто пытаются на бегу проглотить дорогу.

В целом я только и делал, что переходил от одного исторического воспоминания к другому. На этот раз я ехал той же дорогой, по которой Екатерина некогда проследовала в Тавриду.