Наталья Дмитриева - Алхимики

Школяр прижался лбом к коленями, и слезы покатились по его лицу, обжигая замерзшие щеки.

Снова загремел засов, тусклый свет озарил темницу, и вошел Имант. Бесстрастно оглядев сырые стены и крыс, метнувшихся по углам, он вперил взгляд в узника. Тот поднял голову, болезненно щурясь. Дознаватель воткнул факел в щель на полу, сделал шаг и остановился, почти касаясь полой накидки голых ног школяра.

— Ты плачешь, — негромко произнес он. — Это хорошо. Смиренная слеза возносится к небу и побеждает непобедимого.

— Так утверждает Бернард, — машинально отозвался Андреас.

Помолчав, Имант спросил:

— Ты знаешь, почему находишься здесь?

— Не знаю, — ответил школяр. Судорога перехватила ему горло.

— In facto, — сказал дознаватель, — я обвинил вас и убедил всех в том, что вы виновны; сегодня ни у кого не осталось сомнений. Приговор вынесен, осталось лишь признание. Но за этим дело не станет — под пыткой все признаются.

— Что тебе нужно? — спросил узник.

Иман склонился к его лицу:

— Мне нужна «Manu philosophum».

Андреас вздрогнул, потом обмяк и тихо рассмеялся.

— Что? Рука философа? Зачем она тебе? Это ведь не рука повешенного, она не сделает тебя невидимкой.

Шутка показалась ему забавной, но улыбка сменилась гримасой, когда дознаватель стиснул плечо узника, впиваясь в кожу длинными желтыми ногтями.

— Отдай мне ее, — повторил Имант.

— Ты и так забрал у меня все, что было! — выкрикнул Андреас, пытаясь высвободиться.

— Не все, — ответил дознаватель, всадив ногти еще глубже.

Андреас схватил его за запястье, с силой отрывая от себя безжалостную руку.

— Что я могу здесь спрятать?

Полосы на его плече набухли кровью.

Имант выпрямился.

— Слушай, — сказал он. — Слушай меня. Я знал твоего дядю. О, я давно знал его! Когда-то мы вместе постигали основы искусства, благодаря которому несовершенное становится совершенством. Увы, Хендрик оказался профаном, пустышкой. Наши пути разошлись, но я не терял его из виду. Потом я узнал, что к нему попала книга, истинное сокровище — попала по ошибке. Она не должна была достаться жалкому суфлеру. Ею мог обладать лишь истинный адепт великой науки. Но твой дядя был упрям и не понимал очевидного. Теперь он мертв, я не нашел книги в его доме. Если ты успел завладеть ею, не будь глух к моим словам. Отдай мне «Manu philosophum», и будешь спасен.

— Спасен? — эхом повторил Андреас.

Имант яростно закивал.

— Да, да, — зашептал он, — я сам выведу тебя из темницы.

Школяр прикрыл глаза, словно отказываясь верить услышанному.

— Спасен… — повторил он.

— Где книга? — спросил Имант.

Андреас молчал: по его лицу разлилась смертельная бледность, взгляд бесцельно блуждал из угла в угол. В душе у школяра царило смятение, голова кружилась. Мысль о спасении холодным лучом сверкнула сквозь тьму, застилающую рассудок; но ее свет причинил Андреасу одну лишь боль. Дознаватель смотрел на него, не мигая, как смотрит на добычу хищная птица. Оба оставались неподвижны: один — сжавшись в комок на охапке гнилой соломы, другой — выпрямившись во весь рост, с вытянутой в нетерпении рукой.

Наконец Андреас поднял голову. Медленно, точно возвращаясь из забытья, он встал на ноги, и тяжелая цепь, звякнув, скользнула по его груди.

— Значит, ради книги ты предал проклятью мою семью, — произнес он.

Имант ответил:

— Да, я это сделал.

— Тогда, чтобы получить ее, тебе придется всех нас вывести на волю.

Имант покачал головой:

— Ты не понимаешь, о чем просишь.

— Я не прошу многого, — сказал Андреас. — Моего дядю не воскресишь. Он умер без покаяния.

Имант перекрестился.

— Никто не сожалеет об этом более меня. Но Хендрик не был благоразумен. Не повторяй его ошибки. Отдай книгу, и останешься жив.

— Ее цена — три жизни, — ответил школяр.

Некоторое время дознаватель стоял неподвижно, устремив невидящий взгляд на цепь, свисающую с шеи узника, потом сделал движение, точно хотел схватить Андреаса за горло. На полпути его рука замерла и медленно опустилась вниз.

— Пусть так, — произнес Имант с удивительной кротостью. — Умрут трое. Но до того в ваших телах не оставят ни одной целой кости. Подумай об этом — ты еще можешь спастись.

Он взял факел и вышел из камеры.

Наверху ему доложили, что некая девица просит встречи с ним, но Иманту было не до нее. Он взял свой бревиарий и стал читать молитвы одну за другой. Однако это не принесло ему успокоения. Тогда он опустился на колени перед распятьем и, глядя на него так же, как недавно глядел на Андреаса, прошептал:

— Господь всевидящий, желаю лишь того, чего ты желаешь. Post tenebras spero lucem [28] Надеюсь на свет после мрака. .

После этого распорядился позвать девушку.

Вошла Сесса и протянула ему листок пергамента, сложенный вдвое.

Там было написано:

«Id maxime quemque decet, quod est cuisque suum. Et parvum parva.

Non fructificat arbor, quae non floriut.

Non recusare qui venit ex nusquam sed Dei voluntate» [29] «Каждому подобает лишь то, что наиболее ему свойственно. И малому — малое. Если дерево не цвело, оно и не плодоносит. Не отказывай тому, кто пришел из ниоткуда, но по воле Божьей». .

Прочитав это, дознаватель побледнел как смерть.

— Кто тебя послал? — спросил он у девушки. И она ответила:

— Тот, кто владеет рукой философа.

Хотя голос ее был едва слышен, Имант пошатнулся, точно громом оглушенный. Его лицо окаменело, взгляд остановился. Тщетно Сесса ожидала хоть слова в ответ: дознаватель молчал и не двигался. Его глаза были устремлены на девушку, но, когда та в испуге отпрянула, он как будто и не заметил этого. И Сесса пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной в стену; Имант же все так же смотрел на место, где она только что стояла, а педели, бывшие в комнате, со страхом глядели на него.

И никто не заметил, как служанка открыла дверь и выскользнула наружу.

Словно птица, вырвавшаяся из силков, Сесса стремглав бросилась по пустой улице. Кровь гулко стучала у нее в ушах, тревожно пульсировала в кончиках пальцев, все еще чувствовавших прикосновение шершавого пергамента. Добежав до канала, она упала на колени под липой и обхватила ствол, приходя в себя. Постепенно ее дыхание выровнялось, а щеки вновь стали бледными и холодными.

Приведя в порядок одежду, Сесса направилась к дому своих родственников; но мысли девушки были лишь о старой мрачной башне и тех, кто томился в ее застенках; за дорогой она не следила и спохватилась, лишь выйдя к улице Суконщиков. Тут ей вспомнилось предостережение пикардийца: она оглянулась и увидела человека, идущего следом. Девушка остановилась. Человек поравнялся с ней и, не останавливаясь, прошел дальше. Она узнала его — это был молодой монашек, виденный ею на суде; он шагал быстро, глядя прямо перед собой, и явно спешил куда-то.