Станислав Вольский - Завоеватели

Ночью Пизарро не спал. Он ходил по берегу и думал. Никогда в жизни не представится больше такого случая. Ехать в Панаму — значит, начинать все сначала. Да и начинать тогда не стоит — кто же станет слушать пятидесятилетнего неудачника? А что же можно еще сделать? Остаться! Альмагро, де-Люке и Эспиноса приложат тогда все усилия, чтобы снарядить экспедицию, хотя бы только для того, чтобы спасти упрямцев. Они будут приставать к губернатору. Они скажут, что позорно оставлять товарищей на верную гибель. Де-Люке пойдет к епископу и постарается разжалобить его. Он расскажет о сотнях тысяч туземцев, которых Пизарро со своими воинами обратит в несколько месяцев в христианскую веру. Да и мало ли что он еще наговорит — ведь язык у него работает, как хорошая мельница. И, может быть, в конце концов губернатор сменит гнев на милость.

Ну, а если ничто не подействует? Если оставшихся бросят? Ну что же, тогда они погибнут. Но ведь и в Панаме они погибнут. Так не все ли равно, где сложить кости — на панамском кладбище или на острове Гальо?

Наступило утро. Матросы и солдаты встали рано, собрались кучками, с нетерпением ждали, что скажет начальник. Вот появился и он, мрачный, худой, с глубоко впавшими, лихорадочно горящими глазами. Его обступили. На песке он провел мечом линию от востока к западу и произнес всего несколько слов:

— К югу от этой линии, друзья, находятся труды, страдания, голод, смерть, к северу от нее — спокойная жизнь. К югу лежит Перу с его сокровищами, к северу — Панама с ее нищетой. Выбирайте то, что подобает храброму кастильцу. Что до меня, то я иду на юг.

С этими словами Пизарро перешел через линию. Собравшиеся молчали. Через минуту от толпы отделился кормчий Руис, за ним Педро де-Кандиа, потом еще одиннадцать человек и направились к Пизарро. Эти четырнадцать человек останутся здесь. Для них возврата нет. Впереди для них одно из двух — или Перу, или смерть.

Командир кораблей возмутился. Он отказался предоставить Пизарро корабль.

— А что касается продовольствия, — добавил командир, — то зачем оно людям, которые сами обрекли себя на гибель?

После долгих уговоров он все же согласился оставить Пизарро и его спутникам некоторое количество припасов.

После отъезда кораблей Пизарро перенес лагерь в другое место. На коре деревьев ножом нацарапали указания, куда уехала экспедиция. Небольшой отряд построил лодку и переправился на остров Горгону, в двадцати милях к северо-востоку. Там был более здоровый климат, водились кролики и фазаны, имелись пригодные для жизни пещеры. Там росло много деревьев, и окрестности не мучили глаз унылой наготой. Но и там — сырость, дождь, духота, бессонные ночи и безрадостные дни.

Семь месяцев прожил там Пизарро со своим отрядом. Он делал все, чтобы поддержать бодрость среди своих спутников. Каждое утро и каждый вечер отряд пел хором церковные песнопения и подолгу молился. Пизарро говорил проповеди. Правда, в них было больше крепких словечек, чем священных изречений, но на солдат они действовали. Кроме проповедей, Пизарро, как всегда, рассказывал занимательные истории о битвах и о золоте. Золото, золото, золото… Оно звенело в ушах, манило, баюкало, ободряло, воодушевляло, успокаивало…

Солдат истомила лихорадка. Целыми часами они лежали неподвижно на песке. Над ними носились тучи москитов и словно серым пластырем облепляли голое тело, с которого давно уж свалилась истлевшая одежда. Когда зуд становился нестерпимым, солдаты зарывались в песок и покрывали лица листьями. Некоторые по целым часам бредили с открытыми глазами. Вспоминали детство, видели перед собой оставшихся в Испании матерей, невест, друзей. Больные были счастливее тех полуздоровых, которые бродили по острову в поисках пищи и с отчаянием вглядывались в лиловатую даль, ожидая невозможного чуда.

А чудо это все-таки произошло. Де-Люке, Альмагро и Эспиноса пустили в ход все средства: надоедали губернатору, уговаривали епископа, за кружкой вина обрабатывали колонистов, ссужали — без отдачи — мелкие и крупные суммы чиновникам столицы. В Панаме начался ропот. «Оставить без помощи христиан, да еще испанских гидальго, — разве это по-божески? Упустить из рук целую империю — разве это выгодно испанской короне? Лишить католическую церковь сотен тысяч новообращенных — разве это приятно его святейшеству папе?» Де-Люке не пренебрег и самыми малыми мира сего: сунул служке епископа пять дукатов и о чем-то долго шептался с ним. И служка выручил. Как-то вечером, подавая епископу ужин, служка низко поклонился и шепотом сообщил:

— Я слышал, что отцы доминиканцы написали на вас донос, ваше преосвященство.

Постройка времен инков.

Епископ знал, что с отцами доминиканцами шутки плохи. Ведь они ведали инквизицией! Его преосвященство заволновался.

— Они говорят, что вы не заботитесь об обращении в христианство язычников и не поддерживаете Пизарро, — пояснил служка.

От огорчения епископ не захотел даже, ужинать. Из. — за этого проклятого Пизарро, пожалуй, еще отрешат от должности за нерадение. Надо подействовать на губернатора! Но что сильнее всего действует на губернатора? Ясное дело, донос. И его преосвященство тут же поехал к его превосходительству.

Оставшись наедине с сеньором де-Риас, епископ пожевал тубами, оглянулся на дверь, вздохнул, кашлянул. Губернатор хорошо изучил повадки епископа и сразу понял, что его преосвященство собирается сказать какую-то неприятность. Так оно и вышло. Его преосвященство высморкался и, понизив голос, сказал:

— Я слышал, что несколько видных чиновников послали ко двору донос на ваше превосходительство. Имена доносчиков мне, к сожалению, никак не удалось узнать. Они обвиняют вас в измене.

Губернатор подскочил на кресле.

— Меня? В измене? — повторил он, ошеломленный.

— Ну да, они говорят, что вы не посылаете помощи Пизарро для того, чтобы самому завоевать южную империю и потом отложиться от Испании.

— Пизарро! Пизарро! Пизарро! — в бешенстве забормотал губернатор. — Мне все уши прожужжали этим проклятым именем! Не хватает еще, чтобы из-за этого проходимца надо мной нарядили следствие! Пусть они подавятся своим капитаном! Пусть едут завтра же и забирают из Панамы весь сброд. Я сейчас же отдам приказ, чтобы экспедицию разрешили.

Экспедиция поехала, но на этот раз с немногочисленным экипажем и со строгим губернаторским наказом: вернуться в Панаму не позже чем через шесть месяцев. И в тот день, когда даже Пизарро перестал надеяться, корабль Альмагро бросил якорь у берегов острова Горгоны.