Юрий Клименченко - Неуютное море

«Наверное он считает это необходимым для первого знакомства», — думала Ирина.

Фильм оставлял ее равнодушной. Ирине стало скучно, захотелось уйти. Бархатов сидел нахохлившись. Сеанс кончился. Ирина с облегчением встала. Они вышли со двора кинотеатра. На улице потемнело, засветились неоновые вывески магазинов. Бархатов уже не казался таким милым, веселым и интересным. Долго шли молча. Наконец Бархатов спросил:

— Вы, кажется, на что-то обиделись, Ирина Владимировна?

— Нет. Просто скучно, Вадим Евгеньевич.

— Неужели со мной так скучно? — усмехнулся Бархатов.

Ирина не ответила на вопрос.

— Понравилась картина?

Немного поспорили о фильме. Неожиданно Ирина спросила:

— Андрей Андреевич остался на судне?

— На судне. А что это вас вдруг заинтересовало?

Они дошли по Невскому до канала Грибоедова. Ирина остановилась:

— Ну вот, тут через дом я и живу. Спасибо, Вадим Евгеньевич, и до свидания. До завтра.

Бархатов медленно двинулся за Ириной:

— Доставлю уж вас до места.

— Не надо. Чего доброго, на лестнице попробуете меня поцеловать? А я этого тоже не люблю.

Бархатов расхохотался:

— Верно ведь. Была у меня такая мысль. Что ж! Вижу, методы надо менять. Прощайте.

Ирина протянула руку. Бархатов крепко, как мужчине, пожал ее. Ирина скрылась в парадной. Бархатов постоял, посмотрел ей вслед, улыбнулся и, засвистев какой-то мотивчик, пошел к Невскому.

— Ваших нет дома, Ирочка! — высунулась из кухни соседка, услышав шаги Ирины в прихожей. — Просили передать, что придут поздно.

Ирина кивнула головой. Было душно. За день солнце накалило воздух. Ирина распахнула окно. Вместе со свежей струей в комнату ворвались шумы затихающей улицы. Напротив привычно и уютно светились витрины «Дома книги». Черная вода канала стояла неподвижно, отражая в себе фонари. Внизу кто-то нудно тянул одну и ту же фразу: «Я ва-ам пока-а-жу». Наверное, захмелевшего гостя попросили покинуть ресторан, помещавшийся этажом ниже. Не захотелось включать свет. Ирина любила сумерки. Из большой полированной рамки на нее смотрел Костя. Курчавый, темноволосый, большеротый… Костик… Муж.

В девятнадцать лет Ирина на практике познакомилась с молодым полярным летчиком Свириным. Произошло то, что иногда случается в книгах и очень редко в жизни, — любовь с первого взгляда. Они поженились. Родители Ирины пришли в ужас. В девятнадцать лет замуж? Но, увидев Костю, успокоились. Летчик понравился.

Ирина была счастлива, очень счастлива. Костя летал где-то над ледяными полями Арктики, неожиданно появлялся в Ленинграде, засыпал жену цветами, подарками… Для него не существовало расстояний. Он мог вскочить в кабину самолета, отправлявшегося в Ленинград, только для того, чтобы побыть с Ириной несколько часов и в ту же ночь улететь обратно. Им было слишком хорошо. Спустя год, совершая ледовую разведку, Костя разбился при посадке. Нелепый случай, один из ста!

Сначала Ирина не захотела этому верить, но, когда ее вызвали в управление, передали Костины вещи, надежда исчезла. Ирина еле доплелась до дома, закрылась в комнате и долго плакала, прижимая к лицу порванный шлем. Он еще сохранил еле заметный запах Костиных волос. Родители ее не тревожили.

Утром Ирина вышла с сухими глазами, постаревшая, но спокойная. Она стала вялой и молчаливой. Целыми днями бесцельно просиживала в кресле, уставившись в одну точку, с нераскрытой книгой на коленях. Ее всё раздражало. Не хотелось жить. Она не могла больше видеть свою комнату, вещи. Всё напоминало ей о Косте.

Ирина уехала на мыс Челюскин зимовать. Переживала свое горе одна. Три года спустя вернулась в Ленинград. Теперь она успокоилась. Горе растворилось в тысяче житейских дел. Остались дорогие сердцу воспоминания и жалость к себе. Мать, покачивая головой, говорила: «Замерзла ты, Ириша, на своем Севере, как льдинка стала. Ну, ничего, оттаешь со временем…»

И это было правдой. Ирина «оттаивала». Она с завистью смотрела на встречавшиеся ей парочки.

«Вот и я могла бы идти так с Костей. Прижаться к нему, накинуть его пиджак себе на плечи, посидеть в саду… А я всё одна…»

Ей казалось, что человека лучше Кости она не встретит, и всё-таки ее тянуло к людям.

Погода установилась на редкость хорошая. На небе ни одного облачка. Уже с утра солнце грело так, как в обычные дни в полдень. На «Ангаре» полным ходом шла сварка. Команда работала без рубашек. В обеденный перерыв все бежали на реку, бросались в прозрачную освежающую невскую воду. Плескались, фыркали, хохотали. Теперь экипаж «Ангары» собрался полностью. Андрей Андреевич познакомился с людьми. Сейчас он сидел на спасательной шлюпке, с интересом наблюдая за тем, что и как делается на судне.

По палубе в робе цвета хаки «под американца», со сдвинутой на затылок фуражкой, прохаживался Бархатов. Боцман и матрос Тюкин, неуклюжий, вялый и сонный парень, в прошлом плотник, таскали ящики и мешки со снабжением. Федя Шестаков то скрывался в открытом лючке форпика, то снова появлялся на палубе и командовал:

— Подавай, Тюкин!

Володя Смирнов и Пиварь закрывали брезентом люки. Володя старался. Ему хотелось ни в чем не отстать от своего партнера. Подумаешь, матрос! Это всё равно что чернорабочий. Не ахти какая специальность. Пройдет две, три недели, и он, Володя, будет не хуже. А пока он почему-то никак не может заложить угол брезента. Получается какой-то пузырь. Вон у Пиваря углы заложены прямо, как на картинке. Пиварь заметил, как мучается Володя. Подошел:

— Не так, милок. Волна твой угол моментально разобьет. Смотри сюда. — И он умело заложил угол. — Понял?

Володя засмеялся:

— Вроде понял. Наука несложная. Вот…

Он взялся за брезент и точно так же, как показывал Пиварь, сложил угол. Что за чертовщина? Опять не получилось. Пиварь назидательно сказал:

— Наука-то несложная, а знать надо. Смотри.

Пиварь снова медленно сложил брезент.

Из камбуза доносились звуки передвигаемых по плите кастрюль и звонкий голос Тони Коршуновой, напевавшей какую-то песенку.

Тоня готовит первый обед и очень волнуется. Три дня убирала, мыла, чистила камбуз и кладовки. Покупала продукты. Бегала по магазинам. Торговалась на рынке. Самостоятельно. Помогать было некому. Все заняты своим делом. На обед борщ украинский и котлеты с гречневой кашей. На сладкое компот. Она встала в шесть часов и, кажется, всё же не успеет к двенадцати.

Генька Шмелев лениво подметает палубу волосяной щеткой. Вот он зашел за надстройку. Оглянулся. Никого нет. Он садится на кнехт, закуривает, закрывает глаза, с наслаждением поднимает лицо к солнцу. Чудесная погода. Пусть те поработают, а он отдохнет!

— «А Шарик шепчет: „Бери расчет“», — мурлычет Генька.