Юрий Клименченко - Неуютное море

Карданов смотрит на Генькино лицо. Зажмурился, похож на греющегося кота.

«Лодырь, — думает капитан. — Неудачно, что он попал на „Ангару“. Ну да, может быть, разойдется. Моряк всё же». Он наклоняется над матросом:

— Шмелев, вы уже черный как негр. Не обгорите?

Генька оторопело поднимает голову кверху:

— Маленький перекур, товарищ капитан.

Он выбрасывает за борт недокуренную папиросу. Принимается снова подметать. Эх, засыпался. Надо же! Прямо на капитана нарвался. Солнце поднимается выше. Становится по-настоящему жарко.

Карданов видит, как Тюкин с трудом тащит две большие банки с краской. Он неловко перелезает через комингс, зацепляет за него ногой, падает. Банки с грохотом катятся к борту. Вот-вот упадут в воду. Федя Шестаков вовремя успевает задержать их. Бархатов подходит к потирающему колено Тюкину и противным, издевательским голосом кричит:

— Растяпа! Разве можно так работать? Ноги надо выше поднимать! А если бы банки за бортом очутились? Сидели бы уж в своей бане или где вы там работали на берегу. А то все на флот лезут. За длинным рублем. Боцман, ты его на уборках используй!

Тюкин, видимо, испугался. Молчит. Потирает ушибленное колено.

Федя Шестаков спокойно отвечает старпому:

— Вадим Евгеньевич, ведь ничего не случилось. Всё в порядке. Всякий может упасть. И вы тоже.

«Правильно! — одобряет в душе боцмана Андрей Андреевич. — Крик — это не эффективная мера. А тут уж совсем неуместен. Надо будет поговорить со старпомом».

Но Бархатов взрывается:

— Вы меньше философствуйте, а больше делайте! Вон судовое снабжение двое суток на палубе валяется, не прибрано.

— Будет валяться, Вадим Евгеньевич. Два дня не работали. Один матрос к вам несколько раз на квартиру за вещами ходил, двое синоптику помогали, один на складе был, двое за продуктами… Вот так и получается. Ну давай, Тюкин. Прошло?

Федя легко поднимает банки. За ним ковыляет Тюкин. Бархатов громко ворчит:

— Набрали демагогов и лентяев!..

Капитан любуется, как ловко работает Пиварь. Чувствуется, что всё он делает с удовольствием. Даже по тому, как убирает брошенный на палубе конец, берется за швабру, травит швартов, видно, что он знает дело. Вчера у Андрея Андреевича произошел с Пиварем разговор. Матрос появился в каюте капитана смущенный. Он теребил в руках кепку, переминался с ноги на ногу. Хотел что-то сказать, но не решался.

— Что вам, Пиварь? — спросил Карданов. — Говорите.

— Мне бы немного денег, товарищ капитан. Авансом. Я понимаю, что еще не заработал, что это не полагается, — заторопился Пиварь, видя удивленные глаза капитана, — но очень нужно. Жена просила. Я долго был без работы… Понимаете?

— Жена? — с сомнением проговорил Карданов, стараясь по глазам матроса узнать, говорит ли тот правду. — А вы не пьете, случайно?

Пиварь выдержал взгляд капитана:

— Пил. И много. А теперь ни-ни. Слово дал.

— Слово? Кому же?

— Маркову, Ивану Васильевичу. И жене своей. Много я из-за этого дела терял. Кончать пора.

Карданов вспомнил. Марков действительно говорил ему о Пиваре.

Капитан открыл ящик письменного, стола.

— Сколько вам надо? — грубовато спросил он.

— Пятьсот рублей.

На секунду рука капитана остановилась. Сумма для аванса была значительной. Потом Андрей Андреевич решительно потянул к себе пачку с деньгами, вытащил из нее пять сотенных, протянул Пиварю.

Матрос не считая засунул деньги в боковой карман:

— Спасибо, товарищ капитан. Где расписаться?

— Расписываться не обязательно. Я запомню и так. А вот деньги пересчитайте, — строго сказал Карданов. — За них работать придется.

Пиварь небрежно сосчитал деньги:

— Правильно. Спасибо.

Когда дверь за матросом захлопнулась, Карданов подумал:

«Так-с. Значит, эксперимент. Дал пятьсот рублей без расписки заведомому пьянчуге. Если завтра придет на работу, значит, действительно отдал деньги жене. Посмотрим…»

Пиварь пришел на работу минута в минуту. Андрей Андреевич порадовался: значит может человек держать слово.

Обед не запоздал. Ровно в двенадцать на палубу вышла раскрасневшаяся Тоня и долго звонила в ручной колокольчик. На всяком судне час обеда священен.

Федя Шестаков крикнул:

— Шабаш! Обед!

Матросы натянули рубашки, пересмеиваясь пошли в умывалку мыться. Из машинного отделения вылез чумазый Болтянский. Вытер промасленные руки паклей, посмотрел на небо, сунул голову в машинную дверь и тоже закричал мотористам:

— Вылезай! Обед!

Через пять минут вся команда сидела в столовой за накрытым цветной клеенкой столом.

Поблескивали фаянсовые тарелки, новенькие вилки и ножи. Посредине стояла большая эмалированная кастрюля с красным наваристым борщом. От нее исходил душистый вкусный запах. Во главе стола сидел капитан, справа старпом, слева Болтянский, потом боцман и остальные члены экипажа. Такое распределение мест было традицией на морских судах, поэтому Бархатов и здесь завел такой порядок.

У двери в камбуз в белом халате и белом поварском колпаке (это были ее собственные вещи, сшитые еще в школе) стояла побледневшая Тоня с широко открытыми испуганными глазами. Подумать только! Первый обед на шестнадцать человек без посторонней помощи. Самостоятельный. А вдруг выльют за борт?!

— Ну-с, попробуем. Пахнет хорошо, — проговорил Федя Шестаков, потирая руки.

— Наливайте, Андрей Андреевич.

Капитан налил себе борща. Застучали ложками и молча принялись есть.

Андрей Андреевич взглянул на державшуюся за косяк Тоню и сразу же понял, почему так волнуется и чего так мучительно ждет девушка. Он отложил ложку и серьезно сказал:

— Замечательный борщ, Антонина Васильевна! Кажется, только в Киеве я ел такой вкусный. Добавки дадите?

Глаза у Тони засияли, заискрились, она покраснела:

— Правда, понравился? Хороший?

— Даже у себя на Украине такого не ел, — поддержал капитана Болтянский. — Вам, Антонина Васильевна, не на этой барже коком работать, а шеф-поваром в гостинице «Одесса». Могу оказать протекцию. Хотите?

— Да ну вас смеяться, Семен Григорьевич!

Все шумно стали выражать восхищение Тониной стряпней. Хотелось доставить ей удовольствие, да и на самом деле борщ был вкусным.

Даже Бархатов, строгий хозяин кают-компании и лицо, ответственное за судовое питание, сказал:

— Борщ неплохой.

Тоня подала блюдо с котлетами. Увидя гречневую кашу, Шмель недовольно вытянул губы:

— Опять каша! Что ж, за триста рублей нас кашей давить будут? Надоело. На военной службе надоело.

Тоня высунула из дверей голову:

— Почему? Вы это напрасно. Каша очень вкусная, идет к котлетам. В меню даже есть.

— Да иди ты со своей кашей. Картошки не могла поджарить! Времени нет, наверное?