Геннадий Семар - Океан. Выпуск шестой

— Ну, как же! Помнится, был третьим. Теперь — второй, сужу по вахте!

— Спасибо, Родион Еремеевич.

— Задатки у тебя солидные, — подыгрывает старпом, — большому кораблю… сам знаешь. Не то что мы, старики. На должности бы удержаться, на том спасибо. А молодежи нужен рост! Им давай перспективу!

Володя неловко молчит. И снова длится пауза, и почему-то представляется, что первым ее прервет старпом.

Так оно и есть. Долго прокашлявшись, Родион Еремеевич признается:

— Рыбалка плохая. Глухо! — Старпом протяжно вздыхает, откашливается, хмыкает. Но звуки тотчас прекращаются, когда Володя осторожно спрашивает:

— Вы слышите меня?

— Отлично слышу! — Старпом был наготове.

— Переходите на седьмой канал.

— Ясно, понял!

— Здесь? — спросил Володя, переключив аппарат на соответствующий канал, и, получив утвердительный ответ, негромко, словно для одних ушей, называет координаты, курс, глубины и количество улова. На фоне других траулеров наши цифры выглядят внушительней. Родион Еремеевич захлебывается от переполнившего его чувства:

— Спасибо, Владимир! Друг ты настоящий!..

Дальнейшее представляю себе без труда. На «Северном сиянии» срочно сворачивают тралы, дают судну ход, делают бросок в наш район. Сворачивают удочки, конечно, и все те штурмана, кому довелось подслушать ночной диалог. Через каких-нибудь полтора-два часа мы уже тесно будем окружены группой траулеров.

На следующую ночь я также задерживаюсь в рубке. Капитан смайнал трал, сделал отметку в журнале, бросил хмурый взгляд на море, на сбортившиеся траулеры:

— Вон их сколько понабежало, сели на хвост, косатки полосатые! — хлопнул дверью, вышел.

Володя тотчас, с несвойственной ему поспешностью, отослал рулевого матроса на камбуз: готовить на время «собачьей вахты» черный кофе:

— Покрепче завари! Чтоб бодрило!

Мы остаемся на мостике вдвоем. Примечаю: Володя нервничает, бесцельно мечется между приборами, а сам то и дело бросает в мою сторону настороженные взгляды и косится на трубку «корабля»: будто его туда магнитом тянет.

Мне все ясно. Поэтому выхожу на крыло, дышу ночным воздухом, смотрю на звезды. Дверь остается полуоткрытой, я слышу, как Володя снимает трубку радиотелефона; негромко вызывает «Северное сияние».

Через некоторое время раздается баритонистый голос старпома:

— Здорово, Володя! Ты чего?

— Да так, — неуверенно отвечает штурман. — Вы, наверное, отдыхали…

— Какой там! Бодрствую. Рыба ловится штанами, строгаем на филе.

Штурман и старпом сейчас словно бы поменялись ролями. Не то что минувшей ночью. Володя спрашивает робко, зато старпом гремит в эфире:

— Что у тебя там? Выкладывай!

— Из Мурманска давно?

— Да сказал же: только-только…

— И что?

— Не понял! Прием!

— Как там в Мурманске? Что там?

— Да все то же: дома, сопки, залив.

— Видели кого-нибудь?

— Кого же это?

— Ну, знакомых… — Володя медлит, спрашивает так тихо, что едва можно разобрать слова: — Может, Ольгу видели?

— А-а… — гудит старпом. Голос его крепчает: — Как же, как же. Славная она у тебя. Тонкая! Царица! Небось скучаешь? Ну, ну, дело молодое, понимаю.

— Может, видели? — настаивает штурман.

Старпом грубовато отмахивается:

— Эк, хватанул, парень! Сам знаешь, каково приходится нашему брату на берегу. Весь в мыле.

— Понимаю, — уныло соглашается Володя. И опять за свое: — Может, где случайно встретили. В театре.

— В театре?! — Старпом даже поперхнулся. Родион Еремеевич выпалил это слово с такой экспрессией, что мне почудилось, будто он крепко выругался. — Сроду в театре не был! — гремит старпом в эфире. — Предпочитаю хорошую компанию. Хе-хе, с баночкой!

Володя падает духом, но в нем еще теплится надежда:

— Не обязательно в театре. Это я так, к слову. Может, на почте, в магазине, на улице…

— Нет, дружище, — сказал Родион Еремеевич. Голос его прозвучал неожиданно мягко, почти участливо, — не довелось встретить Ольгу. Прости, не видел.

В трубке какое-то время раздаются трески, потом и они гаснут. И делается очень понятным — Володе тоскливо, что Ольгу его не видели, ничего не сказали о ней, хотя бы слово.

Видимо, догадался об этом и старпом.

— «Волопас»! «Волопас»! — грохочет снова в трубке. — Володя, ты? Извини, обознался. Видел Ольгу. Зашли с приятелем в «Полярные зори». Отход отметить. Там и повстречал. Поговорили. Привет велела передать. Как понял?

— Ясно понял! — выпалил Володя. — В чем она была одета?

— Исправно одета, современно! — с готовностью гремит трубка.

— С подругами была?

— В компании. Наверное, с братом или с каким родственником. Представительный такой. Галстук, сорочка.

— Нет у нее родственников, — уныло произносит Володя, — и брата никакого тоже нет. Она из детдома.

— Не знаю, не знаю, — дает попятного старпом. — Может, так кто, присоседившийся. Всякое бывает. — Старпом прочистил горло, бросил: — Трал вирают! — и пропал, исчез в эфире.

За бортом темнеет океан. Огни траулеров сливаются со звездами. В разрывах облаков светит луна. В ее неверных желтых лучах мягко бликует шероховатая поверхность моря.

Не знаю, сколько прошло времени, когда корабельный радиотелефон снова зашипел. По голосу я узнал старпома. Родион Еремеевич требовал на связь Володю.

— Он отдыхает, — сказал наш третий штурман, уже сменивший Володю на вахте.

— Так разбудите! — настаивает старпом.

— Что-нибудь важное?

— Срочное! — рычит Родион Еремеевич.

Когда Володя поднялся на мостик и, протирая сонные глаза, взял трубку, в ней раздался мощный баритон старпома:

— Прости, Володя. Не встречал твою Ольгу. Пошутил. Хотел как лучше. В общем, не видел ее. Извини, дружище!

И трубка снова смолкла.

Этой ночью Володя так и не спустился в каюту досыпать. Он вышел на ходовое крыло, облокотился на планшир и, подставив лицо влажному ветру, о чем-то долго думал.

Над восточной кромкой океана брезжит рассвет. Воздух свежеет. Володя отрывается от планшира, показывает на бледнеющее небо, где среди рассыпанных звезд медленно тускнеет Центавр. В центре созвездия высвечивает Проксима.

— Это самая близкая к Земле звезда, — поясняет штурман. — Свет от нее доходит к нам за четыре года, покрывая расстояние в тридцать семь триллионов восемьсот сорок три миллиарда двести миллионов километров.

Володя долго и удивленно рассматривает Проксиму, а мне почему-то думается о том, что будь его Ольга там, на этой звезде, он, не задумываясь, преодолел бы эти триллионы и миллиарды километров, чтобы встретиться с ней.

У Володи, пожалуй, лучшая должность на судне. Штурман несет вахту на самом высоком «пятачке» — рубка словно приподнята над океаном, властвует, царит над ним. Отсюда распахивается необъятная ширь, горизонты. А вот у Йонаса Зебергса иная профессия, прямо-таки противоположная должность, Йонас работает трюмным. Перед тем как заступить на вахту, он надевает свитер, наворачивает на ноги толстые портянки, надевает сапоги, шапку-ушанку, рукавицы и по многочисленным трапам спускается в твиндек. Здесь сумрачно. Тускло светят лампочки, обтянутые проволокой. Слышно, как за обшивкой борта, где-то над головой, плещет вода. Трюм расположен под ватерлинией.