Геннадий Семар - Океан. Выпуск шестой

Если машину называют сердцем корабля, то лебедка — его главный мускул. Ведь это она выбирает огромное траловое хозяйство. Когда работает лебедка, судно сотрясается и раскачивается. Парни из машинного отделения стараются вовсю: не подвел бы «главный мускул»! Сам «дед» несет круглосуточную вахту у лебедки. Склонив чубастую голову, чутко вслушивается — так, наверное, прослушивает врач больного: нет ли посторонних звуков, стуков, хрипов. В непродолжительных паузах, когда рыбу ссыпают в бункера, старший механик вместе со своими парнями буквально прощупывает лебедку, обласкивает ее.

— Зажмите стопора! — приказывает стармех. И громче, резче, почти в крик: — Да жмите же! Чтоб до огня!

Огня нет, но дым из-под турачек валит.

— Стоп! — говорит «дед» и как-то несвойственно для своего возраста, как-то именно по-дедовски крякает: — Отличный агрегат! — И удивленно восклицает: — Какого прогресса достигла техника! Запускаем космические корабли, изобрели сверхпрочные металлы, создали пластмассы, не уступающие по твердости металлу, а дуб все же крепче. — Он бережно трогает замазученной ладонью барабан, внутри которого вмонтированы тормозные дубовые колодки, и опять по-дедовски крякает: — Нет им замены!

У машинной команды особый характер работы, всегда в одном режиме: ловится рыба, нет ее, лежит судно в дрейфе или авралит, как сейчас, — механизмы обязаны крутиться. Механики настолько прикипели к своим агрегатам, что и говорят уже не иначе, как «по-механическому».

Которые сутки «дед» не спит, глаза запали. Спрашиваю:

— Как здоровье?

Стармех хлопает себя по груди:

— Заряжен, как новый аккумулятор!

Нашему «деду» немногим больше тридцати. В судовой роли его должность обозначена так: старший механик. А в дипломе записано и солидней и современней: инженер судовых силовых установок.

Имеется у стармеха обида на «писательскую братию». Строчат они про капитанов, штурманов, обязательно про боцманов. А машины вроде не существует. Был, правда, один представитель: кочегар! Про него говорится в песне: «Раскинулось море широко»… Грустная песня, кочегар плохо кончил, да и давно это было.

— Нехорошо получается, — сокрушается «дед», — мы же главные люди на корабле, его сердце. А нас почему-то замалчивают.

Я согласен. Поэтому как-то залезаю в комбинезон и в сопровождении стармеха опускаюсь в машину — «исправлять» досадное упущение журналистской братии. «Дед» старательно объясняет, тычет пальцем в реверс, показывает маховики, цилиндры, бесчисленные светящиеся стрелки на пультах, компрессоры, опреснители, манометры, термометры, скачущие коромысла. Но я ничего не понимаю: в машинном отделении такой грохот, что расслышать человеческую речь решительно невозможно.

Через полчаса вылезаю на палубу — тотчас меня окружает неземная тишина. Даже вибрация корпуса, даже шум взрывающейся воды за кормой не в состоянии нарушить благодать и покой, которые я испытываю после машинного грохота.

«Дед» обиженно нудит:

— Эх вы, журналисты, голубая кровь. Шума пугаетесь. А чего в нем такого? Нужно только привыкнуть. Человек ко всему приспосабливается.

Я понимаю «деда», сочувствую. Обещаю написать очерк о парнях из машины: это уже не те кочегары, которые когда-то шуровали ломами в раскаленных топках. Нынче в машине всю черновую работу выполняет автоматика. Человек стоит за пультом, нажимает кнопки. Вот только адский шум остался. И тяжелая работа с этими самыми кнопками.

Старший механик не преувеличивал, утверждая, что машина — сердце корабля. Во вторник полетели форсунки, заглох главный двигатель — и вся жизнь на судне замерла. Механики перебирают свои железки. «Волопас» между тем отдан на волю стихии, мы дрейфуем день, другой. Течение и ветер передвигают траулер на многие сотни миль, сносят нас к берегу.

На траверзе — Капский полуостров. Когда-то здесь пролегал путь знаменитого «Бигля» с Дарвином на борту. С собой он вез рукопись «Происхождение видов», сделавшую имя английского ученого всемирно известным. Побывал в этих местах и наш соотечественник, писатель Гончаров. В романе-дневнике «Фрегат «Паллада» он отвел несколько страниц природе мыса Доброй Надежды, его окрестностям.

Первое же утро приобщило и нас к живописным картинам, сделало свидетелями своеобразной красоты южной оконечности Африки. В мглистой дымке встают горы. За их острыми вершинами утренний воздух наливается светом, по небу распространяются оранжевые лучи. Цветные полосы делаются шире, сливаются, вдруг рассыпаются веером, и тогда кажется, будто огромная птица расправляет свой красочный хвост. Сама птица остается за скалистой грядой, ее не видать. Каждое перышко расправлено, брызжет красками. Потом от верхней черты гор отделяется ослепительный шар, и тотчас все вокруг золотисто вспыхивает — небо, воздух, океан.

На гладкой морской поверхности, среди солнечных разводьев, внимание привлекает предмет, похожий на обычную корягу. Предмет сближается с судном, мы едва не «наезжаем» на него, волна, с шумом выброшенная из-под форштевня, ударяет по нему. И коряга… оживает. Над водой поднимается узкая морда с усами. То, что мы вначале приняли за корягу, оказалось… морским львом.

Лев был явно недоволен тем, что мы столь бесцеремонно нарушили его утренний покой. Он пускает пузыри, хлопает раздвоенным хвостом, будто ладонью по воде, делает стойку, хрипит, фыркает, пытается даже куснуть зубами железную обшивку корабля, всем своим видом выражает неудовольствие.

Каждое утро с борта наблюдаем этих зверей. Задрав ласты, они сонно «дрейфуют», и ничто не мешает их отдыху — ни ветер, ни крутая зыбь. Один из них, видимо вожак, устроился с комфортом: на плоту из водорослей. Стебли у водорослей зелено-коричневые, толстые, с комлем, облепленным ракушками. Вместо ветвей и листьев от стебля расходятся узкие глянцевитые усы, они эластичны и мягки. Плот из такого материала пришелся по душе зверю. Животное переваливается с боку на бок, нежась в солнечных лучах. Иногда лев чешет нос лапами, как ребенок, затем громко фыркает, свысока оглядывает собратьев, расположившихся рядом, без каких-либо удобств, прямо на воде. Интересно наблюдать, как лев расправляется с рыбой-саблей. Схватит ее за голову, выдернет из воды, резко мотнет мордой — сабля отлетает прочь, а рыбья голова остается в зубах — жует с наслаждением.

Морские звери привыкли к нам, не боятся, подплывают к судну едва ли не вплотную. Один из них настолько осмелел, что даже забрался на трал, который прополаскивали в море, и поднялся верхом на нем на рабочую палубу. Опершись на ласты, зверь некоторое время стоял у слипа, круто обрывающегося в воду. Он оказался трусоватым — так и не отважился опуститься в океан по слипу. Когда же его подтолкнули, он ошалело отпрянул от скользкой горки и, забавно шлепая по дощатому настилу палубы, хрипя и харкая, запрыгал в противоположном направлении.