Геннадий Семар - Океан. Выпуск шестой

Зверь прошлепал на ладонях-ластах по всей палубе, пробрался по узкому, длинному проходу вдоль борта, влез на полубак, погулял между брашпилем и кнехтами, потом вскарабкался на планшир и, похрипев для храбрости, плюхнулся в море с десятиметровой высоты.

Наш лева отделался легким испугом. Другому же морскому животному знакомство с кораблем обошлось дорого. Это произошло тогда, когда к нам ошвартовался испанский торговец [18] Торговое судно. , на борту которого заболел матрос, Наш судовой врач оказался неплохим хирургом. Он сделал операцию больному. «Испанец» благодарил нас долгим сиплым гудком, потом дал ход, и в ту же минуту раздался жалобный крик. За кормой «испанца», в том месте, где вода ходит бурунами, показался крупный зверь. Пена вокруг него быстро окрашивалась, из раны на шее животного хлестала кровь. Лев, видимо, нырнул под корпус, попал в водяную струю, гонимую винтом, и тяжелая лопасть рубанула зверя.

Раненого зверя окружили собратья, они терлись о его бока носами, гладили ластами. Запах крови между тем привлек акул. Их острые плавники вычерчивали круги, и круги эти, словно в ритуальном танце, с каждым разом делались стремительней и уже. Одна из акул приблизилась к жертве, но тотчас же на брюхе хищницы сомкнулись челюсти одного из морских львов. Резкий рывок — и акула была буквально разодрана. Акула заметалась, забилась в воде, к немалому нашему удивлению пожирая собственные кишки. Здоровые акулы набросились на нее, вскоре от нее ничего не осталось.

Некоторое время акулы держались на приличном расстоянии от раненого льва. Потом круги снова стали сужаться. Морские хищницы уступали в силе львам, но запах крови был сильнее страха. Круги делались теснее, неумолимо сжимались. Матросы смайнали катер, устремились к обреченному зверю. Но чем они могли помочь? Ни весла, которыми матросы били по воде, ни шум винта — ничто не могло удержать хищниц. На наших глазах крупная акула-лисица перевернулась на спину, ударила могучим раздвоенным хвостом, прошла под днищем катера, молниеносно скользнула к залитой кровью жертве… Лев сделал попытку увернуться, но безуспешно. Движением челюсти акула срезала у него боковой ласт. Вода густо окрасилась кровью. Лев протяжно закричал, задрал высоко над водой морду. К нему со всех сторон заскользили голубые тени. Вода закипела, зафонтанировала. В том месте, где только что находилось раненое животное, началось пиршество.

Все кончилось быстро. Акулы исчезли. Морские львы по-прежнему играли в воде, фыркали, забавно чихали. Нагретый за день океан дышал покоем и теплом. Лишь птицы, все еще шумно кружившие над водой, напоминали о драме, разыгравшейся здесь минуту назад. Гибель морского льва подействовала на нас тяжело. Стармех сказал:

— Будь воля моя — всех акул передушил бы собственными руками.

Ему возразил технолог, человек начитанный. Защищая акул, он высказался в том плане, что акулы являются морскими чистильщиками, выполняют роль санитаров.

— Их кровожадность преувеличена, — продолжал технолог. — В Тихом океане от акул погибает пять человек в году, в Атлантическом — и того меньше: один человек.

— Не хотел бы я быть этим человеком, — мрачно ухмыльнулся стармех.

Морские львы всю жизнь проводят на воде. Здесь рождаются, здесь умирают. В каких-то определенных местах на дне расположены их кладбища. Об этом мы узнавали, когда работали с донными тралами. В сетях оказывались десятки желтых, изъеденных солью, но все еще крепких черепов.

А однажды в трале обнаружили другой «улов». В первую минуту было трудно понять, что за предмет лежал в сетях. Когда добытчики рассекли дель, развернули траловые крылья, то мы не поверили своим глазам: перед нами лежали прижатые друг к другу, связанные в локтях и лодыжках, два трупа. Пергаментная кожа, острые скелеты… Страшная «находка» навела нас на «тайну» одинокого самолета, который иногда появлялся в предвечернем небе. Обычно он показывался со стороны Кейптауна, винты у него укреплены на обратной стороне плоскостей. Самолет шел на небольшой высоте, затем отворачивал, и, достигнув места, где волны разбивались о рифы, сбрасывал «груз».

Берег Одиночества, Берег Скелетов — так называли юго-западную часть Африканского побережья моряки в прошлом веке: здесь, на рифах, часто оканчивали трагически свой путь корабли. Другое название — Берег Алмазов — появилось, когда в прибрежных районах материка были открыты богатейшие месторождения алмазов. На всей планете нет второго места, столь густо нашпигованного драгоценными камнями, золотом, платиной. Природные богатства обернулись драмой для коренного населения.

С утра до вечера долбят спекшуюся землю чернокожие люди в набедренных повязках. Жилые поселки находятся в запретной зоне, огорожены колючей проволокой. Любая попытка к недовольству или бегству карается, вплоть до смерти на рифовом кладбище.

…Трупы были захоронены в море. Над океаном раздался протяжный гудок «Волопаса».

— Странно все это, — вслух размышлял технолог, склонный ко всякого рода обобщениям. — Человечество развивается, все стали грамотными, работает ООН, принята Декларация в защиту прав человека, космонавты забрались на Луну, а людей все равно сбрасывают с самолетов. Получается, что алмазы и золото сильнее всякого прогресса?

Меня вызывают к капитану.

— Присаживайся, Александрыч! — говорит он, как только я переступаю комингс каюты.

Я настораживаюсь. Ведь среди моряков подобное обращение всегда означает дружбу, симпатию. Называя кого-либо так, по-простому: Александрыч, Сергеич, Яковлич, моряк тем самым выказывает к нему особое расположение. В наших же отношениях с капитаном прежде такого не водилось. Несмотря на то что плаваем простите, ходим по морю немалое время, складывалось впечатление, будто мы обитаем на разных кораблях, словно незнакомые. Столкнемся на трапе, что-то буркнет — и снова разошлись.

Помнится, как-то после душной рыбофабрики я поднялся на крыло мостика, чтобы глотнуть воздуха. Здесь же находился капитан. Я спросил его о море, о наиболее интересном событии, которое связано у старого рыбака с океаном.

Капитан не дал закончить вопрос.

— Я не на прогулке, а на работе!

Не сказал, а отрезал.

…Что же произошло теперь? Присаживаюсь на край жесткого стула, неопределенно молчу.. Кэп тоже помалкивает. Доброжелательно светятся глаза под тяжелыми бровями. Капитан поднимается, показывает на мягкое кресло, требовательно говорит:

— Садись!

Я подчиняюсь. Кресло глубокое, удобное. Капитан устраивается на краешке жесткого стула. Лицо его в крупных складках, словно бы выточено из куска карельской березы. Брови тяжелые. Не знаю, сколько проходит времени, пока кэп, посмотрев на часы, включил приемник.