Геннадий Семар - Океан. Выпуск шестой

Никонов начал:

— Я формирую отряд пловцов-охотников для разведки и набегов на неприятельский берег. Для этого мною приобретены каучуковые плавательные английские костюмы системы Бойтона…

— За свой счет, конечно?

— Макаровскую идею применения минных катеров поддержали несколько адмиралов, а мне бы от казны и полушки до второго пришествия не выпросить, — ответил лейтенант и продолжил: — Основу отряда составляют наши матросы, но они не знают Дуная и не понимают турецкого. Я ищу тех, кто знаком с побережьем и может говорить по-турецки. Нашел двух греков, знающих устье Дуная, двух румын или валахов, здешних рыбаков, а вас прошу дать мне несколько болгар, знающих правобережье, турецкий язык и, конечно, умеющих плавать. Всего несколько человек, ваше превосходительство, надежных ребят.

— Та-ак, — протянул Столетов и усмехнулся. — Я неплохо владею болгарским и турецким, плаваю, но не возьмете — староват. Это во-первых, а во-вторых, господин лейтенант, кто это вам дозволил принимать на русскую военную службу иностранных подданных? Вы знаете, чего нам стоило добиться высочайшего разрешения создать Болгарское ополчение и то с такими ограничениями, что оно получилось в несколько раз меньше ожидаемого?

Уловив иронические искорки в генеральском взгляде и доброжелательные нотки в голосе, Никонов ответил:

— Простите, ваше превосходительство. Я подбираю для своего отряда вольнорабочих из местного населения.

— У вас на это есть штат и кредиты?

— Ничего у меня нет.

— Тогда позвольте полюбопытствовать, чем и как вы будете кормить отряд и вольнорабочих? Я уверен, что с переходом румынской границы и заключением штабом армии контракта с товариществом «Грегер и К°» на поставку провианта и фуража, да не на подрядных, а на комиссионных началах, нам придется потуже затянуть пояса.

Никонов усмехнулся:

— Уже начали затягивать. Недавно нам на катера прислали сто пудов прессованного сена, к тому же совершенно сопревшего внутри. Но наши лошадиные силы уголь предпочитают, а его, наверное, загнали в какой-нибудь кавалерийский полк.

— Этого и следовало ожидать, — мрачно вздохнул Столетов, а Никонов продолжил:

— О нас прошу не беспокоиться, ибо у турок снабжение хорошее. Могу предложить английские морские сухари двойного печения — бисквиты, французские консервы, шоколад, прессованные фрукты, халву, кофе, орехи, табак… Намедни мои «мокрые черти» из-под Мачина ночью барку с часовым угнали. Оказалась маркитантская, купеческая, а на ней не часовой, а старик сторож с кремневой фузеей. Барка и провиант пригодились, а турка в плен не сдашь, он не военный. Прогоняли — не уходит. У румын с голоду без работы помрет, назад вернется — хозяин за барку забьет насмерть. Вот и приставил этого старика, Трофеича, как прозвали его ребята, к коку на камбуз.

Возле одного вагона лихо застыл во фрунт матрос гвардейского экипажа и чуть заметно подмигнул лейтенанту.

— Ваш? — небрежно козырнув, спросил генерал.

— Мой, — ответил Никонов. — Разрешите, я спрошу его? Чего тебе, Лопатин?

— Так что дозвольте доложить, ваш-скородь, — гаркнул матрос. — Нашел пятерых, знают Дунай, как свои пальцы, по-русски понимают и по-турецки балакают…

Генерал всем корпусом повернулся к Никонову:

— Что сие значит, лейтенант? Пока вы мне здесь зубы заговаривали, ваш матрос шнырял по моим вагонам!

— Никак нет, ваш-прев-ство! — снова гаркнул матрос.

— Земляков искал, — фыркнул Столетов.

— Никак нет, ваш-прев-ство, про страну Болгарию расспрашивал.

Покрутив головой, генерал обернулся, поманил подполковника и повернулся к матросу:

— Ну-ка, позови своих знакомых.

Тотчас перед генералом предстало пятеро — двое в ополченческой форме, трое в рваной одежде. Один из них был здоровенный, по всему виду — бурлак или грузчик.

Столетов кивнул на троих в рванье:

— Этих и им подобных берите сколько угодно. Они приблудные. Нам разрешено принимать в ополчение только по рекомендациям консулов или состоятельных граждан. Но когда поезд тронулся из Кишинева, те, кого не приняли, стали прыгать на ходу в вагоны. Сколько их набилось, не знаю. Но раз война началась, как-нибудь под шумок оформим. А эти, — Столетов кивнул на двух ополченцев, — зачислены в списки и отданы приказом.

— Николай Григорьевич, — вставил подполковник. — Они добровольцы, присяги еще не приняли. Могут проситься в другую часть.

Генерал буркнул:

— С вашей добротой, Константин Иванович, я и половины в Плоешти не довезу.

— Прошу вас, ваше превосходительство, — вставил Никонов. — От имени всего флота прошу. Вы еще наберете, а мне же действовать надо сейчас!

— Ладно уж, оформляйте обоих, — отмахнулся Столетов.

— Значит, всего четверо, — произнес лейтенант и сказал высокому болгарину: — А ты, братец, не годишься — велик.

Болгарин растерянно захлопал глазами, не понимая, почему такое доброе русское и болгарское слово «велик» стало для этого офицера плохим. Мешая русские и болгарские слова, он стал убеждать, что десятки раз прошел по Дунаю от Вены до Сулина и обратно. Никонов развел руками:

— Очень жаль, но велик, не годишься, — и пояснил Столетову: — Обычно одежду к человеку подгоняют, а я — людей к одежде. У меня всего двадцать три плавательных костюма по одному на троих, ибо после ночного плавания от зорьки до зорьки человеку более суток в себя приходить надо. Костюм хоть и резиновый, но на этого не налезет, а ну как лопнет, и трое разведчиков выйдут из строя.

Когда Никонов шел тропкой по берегу Серета, а за ним следовали неугомонный Семен Лопатин с четырьмя новичками, сзади донесся шум поезда. Тогда все шестеро повернулись с тревогой в сторону Дуная. Поезд глухо прогромыхал по мосту, шум стал удаляться. Дунай и правобережные турецкие батареи молчали.

— Слава те господи, — вздохнул Лопатин. — Турок опять прохлопал. Ежели еще полчаса будет чухаться, поезд дойдет до Браилова, а там…

Все вздрогнули и обернулись. Из кустов с треском вывалился тот самый верзила-болгарин, шумно дыша, пробежал мимо, крикнув:

— Смотрите, ваше высокоблагородие! — и бросился вниз головой в реку.

Шестеро оторопели, глядя, как по поверхности расходятся круги. Шло время, болгарин не всплывал. Наконец саженях в десяти от берега высунулась голова и донесся зычный крик:

— Ваше высокоблагородие, я так до Тульчи могу! — и пошел пенить плечом воду.

— А ну, к берегу, чертов самовольщик! — заорал Никонов. — Простудишься, холодно, не лето!

Лукаво усмехнувшись, матрос Лопатин сказал:

— Осмелюсь доложить, ваш-скородь, какой же он самовольник, коли сами их превосходительство его приблудным назвали? Стал-быть, ничейный он, значит, и к нам можно. Парень-то лихой.