Геннадий Семар - Океан. Выпуск шестой

Стрельба скоро прекратилась. И, чуть отдохнув, Никонов потихоньку поплыл к левому берегу, где камыш рос гуще. Забравшись в него, лейтенант отдышался и немного проветрил тело, оттягивая манжеты на рукавах и воротник. Снять костюм он не решался, да и не мог — сил не хватило бы.

Часа через два он услышал шум машин и различил три силуэта. Они придерживались правого берега. Монитор шел в середине и не дымил. Похоже, что его вели на буксире.

На зорьке возле камышей показалась лодка с двумя рыбаками — стариком и молодым. Кроме ножа у пояса, Никонов никакого оружия не имел. Услышав болгарскую речь, он негромко окликнул рыбаков. Они так перепугались, что чуть не опрокинули лодку. Лейтенанту пришлось несколько раз перекреститься, доказывая, что он русский, а не черт и не турок.

Рыбаки завели лодку в камыши, втащили в нее Никонова, раздели, обмыли, растерли своей одеждой и, велев ждать на этом же месте, уплыли в деревню. Вернулись часа через два, привезли в горшках, укутанных в овчину, горячую похлебку, жареное мясо и баклагу с вином. Накормив лейтенанта, они велели ему сидеть в камышах до вечера и ушли на рыбалку.

С наступлением темноты лодка подошла снова, вместо старика на веслах сидел крепкий пожилой болгарин. Никонов в костюме лег на дно лодки, и рыбаки погребли вверх, договорившись, что если столкнутся с османами, то Никонов снова уплывет в камыши.

Перед рассветом обнаружил их казачий патруль. При звуках русской речи лодка тотчас направилась к берегу. В ней сидело два болгарских рыбака, а на дне ее, как показалось кубанцам, лежал голый черт. Он сел и заорал по-русски:

— Чего уставились, казаки? Я лейтенант русского флота Никонов. Помогите выбраться.

Привязав к седлу ослабевшего офицера, казаки пришпорили коней, а Никонов вдруг закричал:

— Стоп! Полный назад! Тпру! Обратно! Надо же поблагодарить рыбаков, хоть имена узнать…

Но лодка уже скрылась в темноте.

Позже, распаренный, лежа на брезенте возле своей палатки, Никонов рассказывал командирам катеров свою одиссею и клял себя за то, что не разглядел сваю у кормы монитора.

— Но ты же, Михаил Федорович, сорвал замысел турок, озадачил, напугал их. Они сейчас ломают голову: кто, откуда и чем их атаковал, — убеждали офицеры.

…В стороне на берегу неподвижно, как надгробное изваяние, сидел Йордан Вылчев. Он никак не мог простить себе, что не нашел своего командира, и это сделали другие.

Через три дня, выждав, когда лейтенант остался один, к нему подошел матрос Лопатин:

— Дозвольте обратиться, ваш-скородь, по делу?

— Ну-ну, давай, что у тебя?

— Да уж простите, ежели чушь ляпну. Я, стал-быть, кочегар и в магнитах не разбираюсь…

— В каких магнитах? Ты о чем?

— Н-ну… могут быть сильные магниты, сильней компасной стрелки… Корабли-то железные…

Никонов оторопело посмотрел на матроса и вдруг, задохнувшись от догадки, расслабленно сел на поваленное дерево и шлепнул себя по лбу, пробормотав:

— Господи, как мне такое не пришло в голову?

— Во-во, ваш-скородь… Чтоб мина сама к кораблю подходила.

Никонов отмахнулся:

— Таких сильных в природе магнитов нет, да и не сделать… А вот скрытно подплыть и прилепить мину к борту магнитами, а потом включить часовой или кислотный запальный механизм и уплыть… Н-да. Ты кем был до службы, Лопатин?

— Слесарем, медником, лудильщиком. Вот меня на флоте и приставили к агромадному самовару — котлу.

— Н-да, над этим стоит подумать, ежели будет время…

Отпустив матроса, лейтенант еще долго сидел, глядя, как разведчики возле шалашей занимаются своими нехитрыми матросскими делами, что-то делают по приказаниям своих унтеров, и думал о том, что все они не по своей воле оказались на военной службе, но в отряд вызвались добровольно с кораблей и экипажей. И вот, вопреки всем уставам и инструкциям, утверждающим, что только жесткой дисциплиной, муштрой и полной занятостью нижних чинов можно поддерживать порядок и боеспособность кораблей и частей, разведчики Никонова из-за условий службы имеют больше свободного времени, и оказалось, что больше думают не о своих делах, а о том, как победить врага…

Попытка Михаила Никонова взорвать сплавной миной неприятельский корабль была отчаянной удалью, но не вкладом в тактику использования мин. Это была одиночная диверсия.

Шестовые и буксируемые мины тоже были оружием отчаяния. Перед войной на Гатчинском озере испытывали самодвижущуюся мину Александровского. Она по всем статьям превосходила торпеду Уайтхэда. Но царское правительство закупило именно английские торпеды и хранило их на складе, заявляя, что они слишком дороги, чтоб их тратить — 12 тысяч рублей золотом штука. Только в конце войны Макарову удалось выпросить четыре торпеды, и на Батумском рейде он потопил корабль «Интибах», осуществив первую в истории торпедную атаку.

А на Дунае русским морякам приходилось рассчитывать только на свою отвагу и дерзость.

В начале июня несколько паровых катеров и гребных шлюпок под командой капитана 1 ранга Новикова утром ставили мины возле Парапана. В это время снизу от Рущука подошел десятипушечныи турецкий пароход с тремя сотнями стрелков на палубе и начал осыпать катера и шлюпки снарядами, картечью и пулями. И тогда на него в атаку, подняв на носу мину, пошел катер «Шутка» [30] Катер «Шутка» был куплен в Англии за 9573 рубля наследником-цесаревичем для прогулок. Имел длину 16, ширину 2 метра и машину в 12 лошадиных сил. . Ясным днем один-одинешенек. На катере произошла некоторая заминка. Командир лейтенант Скрыдлов хотел ссадить с борта своего однокашника по Морскому корпусу, а ныне уже известного художника В. В. Верещагина, который, узнав о войне, бросил работу над «Индийской серией» картин, оставил завещание и примчался из Парижа на Дунай. Он наотрез отказался покинуть катер и стал помогать минеру, бескозырка которого уже была рассечена пулей.

Пароход перенес весь огонь на катер. Но «Шутка» приближалась. Изрешеченная, она тянулась носом в борт возле гребного колеса. Но мина не взорвалась — были перебиты запальные провода. Течением катер прижало к борту. В этот момент всю команду в восемь человек можно было перебить с палубы чем угодно, но в ожидании взрыва все на пароходе шарахнулись на другой борт. И когда «Шутка» отошла от парохода, на нем опомнились и снова открыли пальбу. Матросы откачивали из катера воду и заделывали подводные пробоины, механик Белославский, несмотря на контузию, поднимал пары. Раненный в обе ноги и руку, лейтенант Скрыдлов управлял катером сидя.

В это время снизу подошел двухтрубный броненосец и тоже обрушил на «Шутку» весь свой огонь. Катер оказался между трех огней: с кораблей и с турецкого берега. И тогда Скрыдлов крикнул: