Джозеф Конрад - Фальк

Это был железный пароход самого почтенного происхождения. Его построил бургомистр родного города Фалька. То был первый пароход, спущенный там на воду. Крестила его дочь бургомистра. Со всей округи съезжались в своих повозках крестьяне поглазеть на судно. Все это рассказал мне Фальк. Он получил место старшего помощника. По-видимому, он гордился этим; в родном уголке земного шара этот любовник жизни происходил из хорошей семьи.

Бургомистр выделялся из среды прочих судовладельцев своими передовыми идеями. В то время не всякий решился бы отправить грузовой пароход в Тихий океан. Но он нагрузил его смолистыми сосновыми досками и послал искать счастье. Кажется, первым портом, куда они собирались зайти, был Веллингтон. Это неважно, так как на 40º южной широты, где-то на полпути между мысом Доброй Надежды и Новой Зеландией, концевой вал сломался, и винт сорвался.

В тот день дул сильный ветер с кормы, и на подмогу машинам были подняты все паруса. Но одни паруса были бессильны. Когда винт сорвало, судно тотчас же вышло из ветра, и мачты были снесены за борт.

Без мачт положение ухудшилось еще и потому, что не на чем было поднять флаг, чтобы сигнализировать издали. В течение первых дней несколько судов, не заметив их, прошли мимо; а ветер относил пароход в сторону от обычного курса. Плавание с самого начала шло не совсем гладко и мирно. На борту происходили ссоры. Капитан — человек умный, но меланхолик — не умел держать в руках команду. Судно было щедро снабжено провиантом, но каким-то образом несколько бочек с мясом оказались испорченными; это обнаружилось вскоре после отплытия, и были приняты санитарные меры; бочки полетели за борт. Позднее команда «Бургомистра Даля» вспоминала об этой тухлятине со слезами, вызванными сожалением, голодом, отчаянием.

Судно относило на юг. Сначала сохранялась какая-то видимость дисциплины, но вскоре дисциплина стала ослабевать. Наступила пора мрачного безделья. Люди хмуро глядели на горизонт. Начались бури; волны громоздились у бортов и перекатывались через судно. В одну страшную ночь, когда с минуты на минуту можно было ждать, что пароход опрокинется, гигантский вал обрушился на борт, затопил кладовые и испортил лучшую часть оставшейся провизии. Видимо, люк был плохо задраен. Такая небрежность характерна для охватившего всех уныния. Фальк попробовал вдохнуть энергию в своего капитана, но потерпел неудачу. Начиная с этого дня, он замкнулся в себе, продолжая делать все, что было в его силах. Шквал налетал за шквалом; черные горы воды рушились на «Бургомистра Даля». Некоторые матросы не вылезали из своих коек, многие сделались сварливыми. Главный механик, старик, отказывался с кем бы то ни было разговаривать. Иные запирались в своих каютах и плакали. В безветренные дни инертный пароход раскачивался на свинцовых волнах под пасмурным небом; иногда солнце освещало грязное судно с засохшей белой солью, ржавчиной и поломанными бульварками. Затем снова начались бури. Люди жили на урезанных пайках. Однажды в шторм английское судно попыталось прийти им на помощь и удачно зашло с подветренной стороны. Волны омывали его палубу; люди в клеенчатых куртках, цепляясь за снасти, глядели на экипаж «Бургомистра Даля», а те отчаянно жестикулировали над своими разбитыми бульварками. Вдруг страшный шквал сорвал с английского судна грот-марсель вместе с реей; судну пришлось держаться без парусов, и его отнесло.

Раньше их окликали парусники, но сначала они отказывались перейти на них, надеясь на помощь какого-нибудь парохода. Тогда в тех широтах плавало очень мало пароходов; а когда матросы захотели оставить этот мертвый, гонимый ветром остов, — не видно было ни одного судна. Их отнесло на юг, где редко можно кого-нибудь встретить. Им не удалось привлечь внимания одинокого китобойного судна. Вскоре над морем поднялся край полярного ледяного покрова и, как стена, заслонил южный горизонт. Как-то утром они с испугом увидели, что плывут среди оторвавшихся льдин. Но страх пойти ко дну исчез вместе с силой и надеждами. Удары плавучих льдин о корпус судна не могли вывести их из апатии; а «Бургомистр Даль» снова благополучно пробился в свободное ото льда море. Они едва заметили перемену.

В один из штормов за борт отправилась труба; из трех шлюпок две исчезли — были смыты волнами; а шлюпбалки раскачивались не укрепленные, и болтались концы перетертого каната. На борту ничего не делали… И Фальк рассказал мне, как прислушивался он к плеску воды в темном машинном отделении, где безжизненные машины медленно разъедала ржавчина: так гниет остановившееся сердце в безжизненном теле. Вначале, когда не стало двигательной силы, румпель был тщательно принайтован. Но с течением времени найтовы перегнили, перетерлись, порвались один за другим; день и ночь слышались глухие удары руля, потрясавшие кузов судна. Это грозило опасностью. Но никто не потрудился шевельнуть пальцем. Фальк сказал мне, что даже теперь, когда он просыпается ночью, ему слышатся глухие вибрирующие удары.

Наконец рулевой крюк сорвало. Финальная катастрофа совпадала с с отправкой их единственной оставшейся шлюпки. Это Фальк ухитрился сохранить ее в целости, и теперь было решено, что несколько матросов отправятся за помощью туда, где пролегают морские пути. Отделили большую часть провианта для шести отплывавших. Ждали хорошей погоды. Она долго не наступала. Наконец утром шлюпку спустили на воду.

Тотчас же в этой деморализованной толпе началось волнение. Два матроса из числа остающихся на судне прыгнули в шлюпку — якобы для того, чтобы отцепить тали; а на палубе, среди слабых, шатающихся призраков судовой команды возникла ссора. Капитан, много дней не выходивший из штурманской рубки и никого к себе не подпускавший, подошел к поручням. Он приказал обоим матросам подняться на борт и пригрозил им револьвером. Они сделали вид, что повинуются, но вдруг, перерезав фалинь, отвалили от судна и приготовились поднять парус.

«Стреляйте, сэр! Пристрелите их! — крикнул Фальк. — А я спрыгну за борт и догоню шлюпку».

Но капитан сначала нерешительно прицелился, а потом отвернулся и ушел.

Поднялся бешеный вой. Фальк бросился в свою каюту за револьвером. Когда он вернулся, было уже слишком поздно. Еще двое прыгнули в воду. Но парни в шлюпке отпихнули их веслами, подняли рейковый парус и уплыли. С тех пор о них никто не слыхал.

Ужас и отчаяние овладели оставшимися на борту, пока не вернулась к ним прежняя апатия, как результат полной беспомощности. В тот день один из кочегаров покончил с собой: он перерезал себе горло от уха до уха и, к ужасу всей команды, выбежал на палубу. Его бросили за борт. Капитан заперся в штурманской рубке, а Фальк, тщетно добивавшийся позволения войти, слышал, как он снова и снова повторял имена своей жены и детей: не то чтобы он взывал к ним или поручал их богу, — нет, он это проделывал машинально, словно для упражнения памяти. На следующий день обе двери рубки распахнулись от качки, а капитан исчез. Должно быть, он прыгнул ночью в море.