Джозеф Конрад - Фальк

Фальк запер обе двери и спрятал у себя ключи.

О дисциплине на судне говорить не приходилось. Солидарность людей исчезла. Им не было друг до друга никакого дела. Фальк взял на себя распределение оставшейся провизии. Люди варили сапоги, чтобы пополнить свой паек, но от этого голод делался еще более невыносимым.

Иногда злобный шепот пробегал среди этих вялых скелетов, которых носило с юга на север, с востока на запад на этом остове судна.

И тут-то и вскрывается нелепый ужас этой мрачной истории. Легче перенести величайшее бедствие в маленькой шлюпке или на хрупком суденышке, ибо здесь волны угрожают непосредственно. Небольшое пространство, близость людей, нависшая угроза волн — как будто сплачивают, несмотря на безумие, страдание и отчаяние. Но это судно было надежным, удобным и поместительным: судно с койками, постелями, ножами, вилками, удобными каютами, стеклянной и фарфоровой посудой, прекрасно оборудованным камбузом; судно, управляемое и захваченное безжалостным призраком голодной смерти. Сурепное масло было выпито, фитили и свечи съедены. По ночам судно шло темное, без огней, населенное страхами. Однажды Фальк наткнулся на человека, жевавшего сосновую щепку. Вдруг тот отбросил кусок дерева, дотащился до поручней и бросился за борт. Фальк, не успев удержать его, видел, как он отчаянно цеплялся за обшивку судна, пока не пошел ко дну. На следующий день другой матрос проделал то же самое, выкрикнув предварительно страшное ругательство. Но этому удалось как-то ухватиться за цепи сломанного руля, и он молча повис на них. Фальк решил попытаться спасти его, а человек, держась обеими руками, все время с тревогой глядел на него своими ввалившимися глазами. Но как раз в тот момент, когда Фальк приготовился схватить его рукой, матрос разжал руки и камнем пошел ко дну. Фальк задумался над этим. Его сердце отвращалось от ужаса смерти, и он сказал себе, что будет бороться за каждую драгоценную минуту своей жизни.

Однажды, когда оставшиеся в живых лежали на корме, плотник — высокий человек с черной бородой — заговорил о последней жертве. На борту не осталось ничего съедобного. Никто не ответил ему ни слова, но компания быстро разбрелась: эти апатичные слабые призраки ускользнули один за другим, чтобы в страхе спрятаться друг от друга. Фальк и плотник вдвоем остались на палубе. Фальку нравился дюжий плотник. Он был лучшим матросом из всей команды, всегда был готов помочь и не отказывался от работы, он дольше всех надеялся и до конца сохранил остаток силы и твердость духа.

Они не говорили друг с другом. С этой минуты не было слышно голосов, грустно переговаривающихся на борту судна. Немного погодя плотник, пошатываясь, ушел. Позже, когда Фальк хотел напиться пресной воды у насоса, что-то заставило его оглянуться. Плотник подкрался к нему сзади и, собрав все силы, поднял лом, готовясь ударить его по затылку.

Фальк отскочил как раз вовремя и скрылся в своей каюте. Пока он заряжал револьвер, на мостике послышались тяжелые удары. Замок в штурманской рубке был непрочный, дверь распахнулась, и плотник, завладев револьвером капитана, в знак вызова выстрелил.

Фальк готов был выйти на палубу и сразу покончить с этим делом, но тут он заметил, что мимо одного из иллюминаторов его каюты нужно было проходить к насосу, подающему пресную воду. Вместо того чтобы выйти, он остался в каюте и запер дверь. «Лучший человек должен выжить, — сказал он себе, — а тот, другой, — рассуждал он, — рано или поздно должен будет прийти за водой». Эти умирающие от голода люди пили часто, чтобы обмануть муки голода. Но и плотник, должно быть, обратил внимание на иллюминатор. Они двое были здесь лучшими людьми, и игра велась между двумя. Весь день Фальк не видел никого и не слышал ни звука. Ночью он напрягал зрение. Было темно. Один раз он услышал шорох, но был уверен, что никто не мог приблизиться к насосу. Насос помещался налево от его иллюминатора, выходившего на палубу, и он непременно разглядел бы человека, так как ночь была ясная и звездная. Он не видел никого. К утру снова послышался подозрительный шорох. Спокойно и решительно он отпер дверь. Он не спал и не поддался ужасу создавшегося положения. Он хотел жить.

Ночью плотник, вовсе не пытаясь приблизиться к насосу, ухитрился тихонько проползти вдоль правого борта и, незамеченный, притаился как раз под самым иллюминатором Фалька. На рассвете он вдруг вскочил, заглянул в каюту и просунув руку в обшитое медью круглое отверстие, выстрелил в Фалька на расстоянии одного фута. Он промахнулся. А Фальк, вместо того чтобы попытаться схватить руку, державшую оружие, неожиданно распахнул дверь и, почти касаясь плотника дулом своего длинного револьвера, застрелил его на месте.

Лучший выжил. У обоих поначалу сил было ровно столько, чтобы держаться на ногах, и оба проявили безжалостную решимость, выносливость, лукавство и храбрость — все качества классического героизма. Фальк тотчас же швырнул за борт револьвер капитана. Он по природе своей был монополистом. За двумя выстрелами последовало глубокое молчание. В холодном жестком рассвета антарктического края расснащенный остов судна плыл по серому морю, управляемый железной необходимостью и ледяным сердцем. И тогда один за другим стали выползать на палубу из своих нор осторожные, медлительные, нетерпеливые, сверкающие глазами грязные люди — шайка голодных живых скелетов. Фальк, владелец единственного огнестрельного оружия на борту, встретил их, а второй «лучший», плотник, лежал мертвый между ним и толпой.

— Он был, конечно, съеден, — сказал я.

Фальк медленно наклонил голову, содрогнулся слегка, провел руками по лицу и сказал:

— Я ни разу не ссорился с этим человеком. Но между ним и мной стояли наши жизни.

Зачем продолжать повесть об этом судне, о насосе, подающем пресную воду и похожим на источник смерти, о человеке с оружием, о море, управляемом железной необходимостью, о призрачной банде, терзаемой ужасом и надеждой, о небе, немом и глухом? Перед этой повестью легенда о Летучем Голландце с ее условным преступлением и сентиментальной теорией возмездия бледнеет и расплывается, как облачко белого тумана. Что можно сказать, о чем каждый из нас не догадался бы сам? Кажется, Фальк начал с того, что с револьвером в руке обошел судно и отобрал все спички. У этих голодных скелетов было много спичек. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь, охваченный ненавистью или отчаянием, поджег судно под его ногами. Он жил на открытом воздухе, расположившись на мостике, откуда видны были вся корма и единственный путь к насосу. Он жил! Жили и другие, испуганно прячась по закоулкам и вылезая один за другим из своих потайных местечек при заманчивом звуке выстрела. А он не был эгоистом: они получали свою долю; но только трое были живы, когда возвращавшееся китобойное судно едва не наскочило на полузатонувший корпус «Бургомистра Даля»; кажется, под конец в обоих трюмах открылась течь, но судно, нагруженное досками, не могло затонуть.