Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

— Знаете, что я сделал? — сказали вы приглушённым голосом, как бы раскрывая ещё одну из ваших тайн. — Я написал длинную главу о жизни капитана Миссона!

— А кто этот чёртов Миссон? — спросил я.

Я никогда о нём не слышал, хотя это странно, ибо я очень долго варился в этом котле и слышал почти обо всех.

— Как вы могли слышать о Миссоне? — сказали вы с самодовольной улыбкой. — Ведь его не существует.

— Не существует?

— Нет. Я его выдумал от начала до конца.

— Выдумали? Разве вам недостаточно действительно существующих?

— Вы правы. В моём списке тридцать четыре капитана, чего хватит страниц на шестьсот, не меньше. Но разве вы не понимаете? Вот увидите, капитан Миссон — один из тех, кто войдёт в историю! Как Робинзон Крузо! Именно Миссон будет вдохновлять писателей, его будут цитировать в серьёзных книгах! Ну, что вы скажете?

— Видите ли, — продолжали вы, не дожидаясь моего ответа, — я заметил, что у вас, пиратов, есть много хорошего, вы наверняка не думали услышать это от меня, но это правда. Вы не гнётесь перед начальством, вы пьёте свободу до дна, вы возмущаетесь, когда обижают слабого, да ещё вы превыше всего ставите справедливость, по любому вопросу вы голосуете и даёте возможность каждому высказать своё мнение. Вы не делите членов команды в зависимости от расы или религии. Во всём этом много положительного, и нашим правителям не мешало бы у вас поучиться, если бы они осмелились, ибо власть — это ведь то, что больше всего вас возмущает, а господ там наверху, конечно же, это не устраивает.

И вы развели руками, как бы извиняясь.

— Не обижайтесь, но любой пират, будь то капитан или матрос, губит все свои благие намерения из-за жестокости, жажды наживы и постыдного образа жизни.

— Этим они и живут, — оборвал я его.

— Я прекрасно знаю! — ответили вы нетерпеливо. — Однако я не могу подчёркивать только хорошее. Получится так, будто плохое я прощаю. А плохое, мистер Лонг, если вы позволите мне сказать, невозможно уравновесить ничем. Вот почему я выдумал капитана Миссона, пирата, обладающего всеми вашими хорошими качествами и не обременённого жестокими или постыдными поступками. Вот что я сделал.

— Ну и ну, тысяча чертей! — искренне восхитился я.

— Не правда ли, — отозвались вы.

— Я не удивляюсь, что вас поставили к позорному столбу.

— Оно того стоило — был категорический ответ. — Раз мерилом жизни пирата является виселица, то мерило жизни писателя — позорный столб. Если, конечно, писатель чего-то стоит.

Тут вы, возможно, и правы. Но, несмотря на ваши бесконечные расспросы, вы так и не поняли, что же заставляло всех этих искателей приключений жить под страхом виселицы.

— Мистер Сильвер, — обратились вы ко мне однажды, когда мы прогуливаясь подальше от других, чтобы нас не было слышно, проходили мимо трупов, висевших на месте казни. — Мистер Сильвер, вы изучали выражение их лиц?

— Нет, — ответил я. — Как я вижу, здесь вряд ли осталось то, что можно назвать выражением лица.

— Ошибаетесь, — возразили вы с присущей вам горячностью. — Вы просто не всматривались. Да, согласен, по этим покойникам мало что можно сказать. Они не похожи на себя, когда их вывешивают в цепях на всеобщее обозрение после предварительной «очистки», — да, именно так это называется, когда их опускают в вонючую воду Темзы в пик прилива. Хорошо ещё, что в наших водах не водятся акулы. Вот была бы картинка, представьте себе: начинается отлив, вода уходит, и на верёвке вдруг висит обглоданный скелет.

И вы рассмеялись от всей души, и я подумал, что вы сами, в конце концов, могли бы стать замечательным пиратом. Юмор висельника вам понятен, это уж точно.

— В общем, — продолжали вы, — если хотите увидеть всё происходящее перед их смертью, надо выйти пораньше. Некоторые из них, мой друг, выглядят так, будто искупили вину за все свои преступления. У них умиротворённые и просветлённые лица. Никакого страха, никакой боязни перед ожидающей их неизвестностью. На лицах других застыли жуткие гримасы — бедняги сходят с ума, объятые ужасом перед тем, что их ожидает. Они страшатся наказания за свои грехи. Вы можете объяснить это? Как получается, что есть люди, которые смело и безропотно, со спокойной душой, встречают смерть? Если позволите, я бы хотел поверить вам нечто, о чём никому не признавался, пожалуй, даже самому себе. Я боюсь смерти. Мысль, что я умру, пугает меня, сводит с ума. Может быть, у вас, видевших массу смертей или, как вы сами сказали бы, видевших много раз людей, «спускавших флаг», есть какое-то снадобье? Не от смерти, ибо она, конечно, неизбежна, а от проклятого страха перед смертью. Все эти пираты, да, понимаете, я их пересчитал…

И вы вытащили из кармана смятый клочок бумаги и показали мне. Вы по-детски гордо улыбались, как всегда, когда раскрывали для себя что-то новое в мире сём, думая, что вы один это поняли.

— Я подсчитал количество кораблей и среднее число членов экипажа — восемьдесят человек. Я вычел часть людей, служивших на нескольких судах, и, подсчитав количество людей в среднем на кораблях, об экипажах которых мы ничего не знаем, прибавил это число. И вот посмотрите!

Вы указали на несколько цифр, подчёркнутых двойной чертой.

— Пять тысяч пиратов плюс минус пара сотен! Да-да, вижу, вы поражены. Вы не думали, что вас так много. А это ведь лишь половина, ибо кто-то отправляется на тот свет, и взамен приходят новые. Скажем, пять тысяч в каждый данный момент. Пятая часть нашего королевского флота. Колоссальная сила, если бы она вся находилась в руках одного командования, исполняла его волю. Однако я не об этом хочу сказать. Я о смерти, не возражаете?..

Но вы не ждали моего ответа. Во время наших бесед мне большей частью не удавалось вставить хоть словечко. Вы были словоохотливы хотя всю жизнь только и делали, что писали. Можно было подумать вы пресытились писаниной. И я открыл для себя, что слова для некоторых — подобных вам и в известной мере мне — нечто вроде болезни или подарка, как Бог для священника, как ром для флибустьеров.

— Итак, пятьдесят сотен пиратов, играющих со смертью, будто для них нет разницы — жить или умереть. По моим подсчётам, друг мой, не меньше четырёхсот человек, включая Робертса, были повешены и уже искупили свою вину за все совершённые ими преступления. А сколько человек кончили свои дни в бою или из-за болезней? Третья часть ушедших в мир иной только на счету у сифилиса. И всё ж, похоже, это вас совсем не беспокоит. Некоторые проявляют сожаление, когда верёвка у них уже на шее, но редко раньше. Я верю в Бога, мистер Сильвер, в жизнь после смерти, в прощение грехов. Почему же я не могу быть беспечным, подобно вашим искателям приключений? Почему я не могу думать о смерти спокойно, пока я жив? Можете мне ответить?