Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря

Потому что книга еще только на полпути. «Диспозиция на завтра изменена быть не может» — в этих словах Кутузова (перед Аустерлицем) мне всегда чудится нечто утешительное.

Знаете, читатель, в чем лучшее свойство усталости, сомнений, хандры, — того состояния, которое мне и са мому осточертело называть «полпути»? В том, что оно проходит.

— …Живем, как на ракетодроме, — сказал Сергей давным-давно, год или два с половиной назад, утром, на подходе к Ростову, когда мы ночевали у заправщика и нас разбудил гудок очередной «Ракеты».

Шутка принята не была. Казалось, команда захворала цингой: все были опухшие и непрерывно зевали. Набрали на заправщике солярки; но и эта удача никого не расшевелила.

Перед ростовским мостом стояла длинная очередь судов. Разрешение на проход нужно запрашивать у так называемого «капитана рейда», по рации.

— Рации нет — обойдемся без разрешения, — сказал Данилыч, Мы стали на буксир к одному из судов, ожидавших развода. И прошли мост. Капитан рейда не возражал. Все удавалось в то утро; но мы зевали.

«Сейчас на базар пойдем», — злобно думал я, когда мимо борта потянулись просторные набережные Ростова. Еще недавно этот город меня — как одессита — очень интересовал. Ростов и Одесса — почти ровесники: оба возникли в конце позапрошлого века, торговые города, города-купцы, многоязычные и кипучие — южные. Разница в том, что Одесса была воротами на Запад, а Ростов — преддверием Кавказа, Средней Азии. Был когда-то неповторимый аромат у Одессы, аромат пшеничного хлеба и размокшего в морской воде апельсина, дул здесь ветерок со Средиземноморья, из Марселя, из Генуи. Было то, что принято называть «колоритом», — было и навсегда осталось в «Гамбринусе», в пряных поэмах Бабеля. Был, вероятно, свой «колорит» и у Ростова. Но вот что странно: одесские купцы зачем-то старались прослыть негоциантами, европейцами, меценатами. Но в Одессе считалось почему-то выгодным пригласить Карузо — и Карузо пел в Одессе, считалось престижным покровительствовать поэтам — и поэты выросли. Возможно, Моразли заботился лишь о своем реноме, даря городу дома для музеев и библиотек, одесские нувориши всего лишь чванились, отгрохав биржу и театр в пику Санкт-Петербургу, — но ведь купцы Ростова таких замашек и вовсе не имели! В наши дни своеобразие городов все больше стирается. Их лица тускнеют. Но кое-что все же остается, должно оставаться, и я надеялся ответить на вопрос, который в упрощенном виде можно сформулировать так: почему в Ростове не было своего Бабеля?..

Однако я этого так и не понял. Я виноват перед Ростовом: мы его почти не видели.

Мы брели по улицам, не поднимая голов. Болезнь хандры, которой вчера страдал я один, перекинулась на Даню и Сергея. Это было типичное полпути.

И на полпути к базару Данилыч неожиданно остановился. Оглядел нахохлившуюся команду. Очевидно, понял: необходимы крутые меры.

— Сейчас будем развлекаться, вот оно. Домой никто не хочет позвонить?

Оказалось, позвонить нужно всем. Мы развернулись и побрели на почтамт. Выстояли очередь и разговаривали долго.

— Так, — сказал затем Данилыч. — А теперь будем, я имею в виду, развлекаться.

Мы развернулись и пошли в ресторан. Капитан «ставил».

— Эту главу назовем «Последняя ставка капитана», — шепнул мне Сергей, во время обеда несколько оживший. Я осторожно поставил бокал с красным вином на туго накрахмаленную скатерть. Официант покосился на Даню, который пробовал остроту ножа на пальце с непосредственностью молодого Маугли.

— Вот оно, — удовлетворенно произнес Данилыч после обеда, и в третий раз прозвучало: —

А теперь — развлекаться…

Мы шли по городу. Шкипер двигался впереди остальных — в белых штанах и рубахе, в белых вельветовых «корочках», развалистой походкой, гордо откинув голову. Это напоминало выход матерого рецидивиста со свитой шестерок.

Разгул крепчал. Мы не пропускали ни одного автомата с газированной водой. Мы останавливались на углах, и Данилыч приказывал — «мороженого»! В парке культуры каждый из нас дважды взвесился, измерил рост и ударил кулаком по силомеру. Мы катались на «чертовом колесе»; мы брали от жизни все.

Удивительней всего была та скорость, с которой приносило плоды нехитрое лечение шкипера. Я начал насвистывать. Сергей предложил запить мороженое пивом. Данилыч купил туристскую схему «Вдоль по Дону». Даня останавливался, как бы пораженный громом, и платонически глядел вслед каждой ростовчанке моложе сорока. Я перестал насвистывать и начал напевать. Мировая скорбь стремительно шла на убыль;

а почему — неизвестно.

— Красивейшая скульптура! — громко сказал капитан у памятника конармейцам — конной статуи казака.

— Неправильная! — услышали мы. Возле статуи стоял кряжистый, узловатый старик.

— Неправильно, — со старческой непримиримостью повторил он. — Омундировка на казаке — зимняя?

— Ну так что? Значит, зима…

— А подкова на коне летняя, без шипов! — С этими словами старик сплюнул и ушел.

Ростов начинал мне нравиться: колорит здесь сохранился.

Домой ехали на машине. Шофер препирался с Сергеем, доказывая преимущества конной милиции перед любой другой. Данилыч на переднем сиденье задремал. Даня прижимал к себе сумку с бараниной для вечернего шашлыка. За окном мелькали купеческие особняки, переулки стекали вниз, к Дону.

Таксист довез нас до понтонного моста. Мост лежал на воде, суставчатый, как поезд. Он был выгнут и упруго натянут течением. Платформы слегка подрагивали; такое ощущение, будто идешь по древку лука.

Высокий правый берег донской протоки заполонила машинная цивилизация. Парадный простор пассажирских причалов был ниже по течению; здесь, на окраине порта, за каждую пядь велась борьба. Берег покрывали склады. Ярусом кустарников поднимались корпуса мастерских. Выше царили стволы труб и надломленные силуэты кранов. Громыхало железо, вспыхивала сварка, поднималась мучная пыль из трюма загружаемой баржи; и урчал, утробно булькал кишечник каких-то укутанных серой ватой труб.

А другим концом мост упирался в остров. Здесь был лес, не очень высокий, сквозной, редкие домики базы отдыха, лодочная станция. Несколько человек неторопливо работали на песке у воды — смолили корпус шлюпки.

Возле берега, в компании стайки яхт, отдыхал «Юрий Гагарин».

— Подите все сюда, — позвал Данилыч. Он уже забрался на яхту, голос шел из каюты.

Внутри было темно. Капитан, против обыкновения не щадя аккумулятора, зажег верхний свет. Мы увидели, что на штурманском столике разложена карта СССР — та самая, по которой когда-то давно, в Одессе, прокладывался генеральный маршрут путешествия.

— Вот мы где, — ткнул пальцем шкипер.