Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря

По приказу капитана Даня извлек из трюма цемент и могильный памятник.

Мы отдали якорь и отпускали цепь, пока яхта не приблизилась к полосе прибоя.

— Готовьте «Яшку». Поедут Даня и Слава, — хмуро сказал капитан.

Два года назад «Гагарин» остановился — «вот как сейчас» — недалеко отсюда, в районе Белых Кучугур. Погода была прекрасной, экипаж плескался в теплой воде. И вдруг тогдашний боцман, крепкий сорокалетний моряк, старый друг Данилыча, как-то странно вскрикнул. Позже экспертиза установит — разрыв аорты, смерть наступила практически мгновенно. О подробностях капитан не распространялся, да мы и не расспрашивали.

— Сердце было больное. А море любил, — только и сказал Данилыч. Я невольно поежился. Над береговым песком висело знойное марево. Грохотал прибой, слышались одинокие вопли чаек. Монотонность Тендры, ее романтическая уединенность может вызывать и гнетущее чувство: нечто первобытное, мрачное… Сейчас, впрочем, перед нами была простая задача — завезти памятник и цемент на берег. Накрененное судно — база группы ученых-биологов во главе с профессором Шевалевым; он и завершит дело.

— Установить не здесь нужно, до Белых Кучугур не доберемся, долго. Море не ждет, вот оно, — пояснил Данилыч и добавил: — Володя бы нас понял.

Впервые в жизни я надел спасжилет. Под тяжестью цемента, стальной плиты и Дани, сидевшего на веслах, борта «Яшки» едва поднимались над водой. Я прыгнул в воду и поплыл сзади, придерживая корму и стараясь не думать, накроет ли меня памятником, если прибой перевернет лодчонку. Все произошло быстро: достигли загребы, я всем телом почувствовал, как напряглась, упруго сжалась над мелью волна — и вот мы уже летим в пене брызг на гребне, с яхты что-то кричат, опять участок спокойной воды, Даня рвет весла, удар новой волны, скрежет — и оба десантника сидят, тяжело дыша, на влажном скате песка…

— Молодцом! — прокричал Сергей. Даже его голос глох в равномерном гуле; но когда мы вытащили «Яшку» подальше на берег и двинулись в глубь Тендры, шум прибоя неожиданно быстро затих.

Невысокие дюны скрыли море. Коса была здесь шириной метров двести; болотца, заросшие камышом, уживались с полупустынной колючей травой. Из травы вдруг поднялись как бы струйки тумана; я с удивлением увидел, что Даню заволокло плотное сизое облако.

— Ше такое?! — пронзительно вскрикнул мастер по парусам. Но объяснений не потребовалось.

Это были комары.

…Только путешествуя, можно испытать подобные контрасты. Минуту назад мы чинно шагали, сгибаясь под печальным грузом; минутой позже, отмахиваясь от комаров нержавеющей стальной плитой, по косе мчались двое бесноватых. Двухсотметровка была преодолена за время, рекордное для парного бега с памятником; на лиманском берегу мы бросили символ вечного покоя на песок и стали с наслаждением чесаться освободившимися руками. Был момент бесцельных прыжков; был момент, когда мы догадались нырнуть, и комаров стало меньше; а потом нас опять охватила тишина невозмутимой Тендры.

— Есть тут кто-нибудь? — громко спросил я.

— Люди! Профессор! — закричал Даня.

Молчание. Наши голоса глухо и неразборчиво повторил корпус старого судна. Я разглядел его название — «Мгла»; букву «л» почти целиком съела ржавчина. В мелкой воде, в уютной тени под бортом суетились непуганые креветки. Корма плотно сидела на песке.

— «Сидячий Голландец», — определил Даня… Взобрались на покатую палубу. Здесь кто-то жил — висело белье, валялись немытые кастрюли, — но иллюминаторы были затянуты паутиной, остатки гречневой каши в котелке покрывал слой плесени… Дверь завизжала на ржавых петлях.

— Алло! — не выдержав, непочтительно заорал Даня в душную полутьму рубки. Тишина. Мы боязливо зашли и сразу увидели на столе записку: «Буду пятнадцатого. Шевалев».

— Ну, оставим памятник здесь, напишем, ше к чему, — предложил Даня. Иного выхода не было; но я наглядно представил, как пожилой профессор вечером, под не умолкающие вопли чаек, возвращается на «Мглу», заходит в каюту…

— Хочешь его подготовить? — с полуслова понял мастер по парусам. — Очень просто: можем на подходе таблички натыкать. Подходит к трапу профессор — ше такое? — «Осторожно, памятник!». Поднялся на палубу: «Не волнуйтесь, сейчас будет памятник!» И тогда заходит он в рубку уже подготовленный. А тут — памятник…

— Тебе смешно? — Я холодно поглядел на хитрющую физиономию Дани, распухшую от комариных укусов, и невольно расхохотался. Я был не лучше Даньки; нас обоих могли извинить лишь все те же контрасты путешествия и фраза, уже произнесенная Данилычем: «Володя бы понял». И я от души надеялся: он понял бы.

Как будто и не было остановки, десанта, комаров… Стоило поднять якорь, завести мотор — и «Мгла» быстро исчезла из виду, сгинула. Все так же пусто на берегу. Ни судна, ни паруса в море. Грохочет прибой, грохочет мотор, и течет, течет, течет мимо борта, исчезая по обе стороны горизонта, желто-зеленая кайма бесконечной Тендры.

Оба матроса, поклонники хатха-йоги, уселись в позе «лотос» у основания бушприта. Мудрую неподвижность двух спин нарушал только покусанный Даня: интенсивно почесывался. Затылок Саши был утомительно бесстрастен. Данилыч, для которого восточная способность сидеть без всякого дела, по-моему, просто недоступна, не выдержал:

— Уйдите оттуда! Я имею в виду… нос загрузили, вот оно! Даня! Ты же взрослый парень!

— Ой, батя, ну ше ты начинаешь?! — вспыхнул взрослый парень. Саша, надо сказать, повиновался молча, сразу; и Даня, пошумев, вскоре последовал его примеру.

В паре Даня — Саша лидер, безусловно, Саша — несмотря на то, что мастер по парусам общительней, живей, да и соображает быстрее. Оба студенты, учатся вместе. Легко могу себе представить, как Даня, на лету схватив какую-нибудь учебную премудрость, после занятий растолковывает ее Саше. Наоборот представить не получается. А главный у них все-таки Саша. Преимущества характера, «глубина», «цельность»? Последнее — пожалуй. Следит Саша за собой чрезвычайно.

Опрятен до полной накрахмаленности. Самолюбив. Когда в состав десанта на «Мглу» вместе с Даней, опытным в обращении с «Яшкой», капитан включил меня — уж не знаю, почему, — Саша, я заметил, покраснел и отвернулся. Но промолчал, как и сейчас, после замечания Данилыча, — то ли чтоб не нарываться, то ли из уважения к субординации, которая у людей такого склада естественно вытекает из уважения к себе самому. Будучи оторван от йоги, он спустился на камбуз, достал миску с морковью, устроился на баке и методично захрустел.

— Любишь морковку?

— При чем тут «любишь»? Полезно. Семь процентов минеральных веществ… — Матрос Нестеренко помолчал.