Роберт Говард - Долг стрелка

— Дьявол, — пробормотал Голландец. — Это дьявольский остров! Все здесь не так. Приливы, течения, отсутствие животных, тишина…

— Это был какой-то дикарь, — нетерпеливо ответил я, — может быть, такой же потерпевший кораблекрушение, но обезумевший от одиночества!

— Как же! — он выпятил мощную грудь. — Дикарь шести футов ростом и, думаю, футов двести сорок весом! Весь из мускулов, как железный! Еще не родился дикарь, который мог бы швырнуть меня, как шестнадцатилетнюю девчонку, да и сумасшедший такой еще не родился. Это чудовище легко кидало нас обоих, это меня-то и тебя с твоими почти двумя сотнями фунтов!

— Так что же это было?

Голландец наклонился, чтобы напиться, как вдруг отшатнулся со сдавленным криком и указал на след, отпечатавшийся на мягкой глине.

— Идол! — прошептал он. — Вспомни руки идола в пещере!

Содрогнувшись, я нагнулся и понял, что след на глине оставила когтистая лапа огромного грязного идола!

В этот день чудовище больше на нас не нападало, и мы не видели никаких признаков его существования. В мрачном лесу царила тишина, и ни одно живое существо не выскользнуло оттуда. Мы больше не осмеливались вторгаться в его темные глубины. Большую часть дня я провел, споря с Голландцем и пытаясь убедить его устроиться на ночлег в комнатке над пещерой, потому что мы не знали другого места, где можно было бы избавиться от преследований этого дьявола.

— Комната находится над пещерой с идолом, — заявил он, странно блеснув серыми глазами.

— Ну и что? Ничто не говорит о том, что чудовище знает о пещере, иначе почему оно не напало на нас ночью с той стороны? Осьминогу туда не добраться, а второму чудовищу, если у него хватит ума наброситься на нас изнутри, никогда не пролезть в люк!

— Но идол! — прошептал он таким тоном, что у меня зашевелились волосы на голове. — Может быть, ночью он оживает! В Китае ходят легенды о каменных идолах, которые двигаются и дышат, когда их никто не видит. Они сходят со своих пьедесталов, чтобы напиться человеческой крови!

— Заткнись! — заорал я, охваченный страхом и гневом. — Это же чушь! Можешь забираться на дерево и спать там, пока эта горилла, или что оно там такое, не стянет тебя с ветки и не засунет в пасть! Но я сегодня буду спать в комнате!

С наступлением ночи в наши души снова стал закрадываться ужас. Еще не стемнело, когда я забрался в комнату над пещерой. Голландец после долгих колебаний последовал за мной. Мы плотно задвинули верхнюю плиту, а на нижнюю положили для страховки кусок разбитого мрамора такой величины, что вдвоем еле справились с ним. Угомонившись, мы попытались вздремнуть, но сон наш был прерывистым.

Нас преследовали смутные кошмары, мы просыпались внезапно, в холодном поту. Я невольно думал об огромной пещере под нами. Какие ужасы повидала она за века? Какие таятся в ней до сих пор? Я со страхом осознал, что жуткий каменный идол стоит прямо под нами, ведь с помощью его бесформенной головы мы забрались в эту комнату.

Так ли уж безумны речи Голландца? Может, каменный монстр чудовищным колдовством вдохнул в свое каменное тело отвратительную жизнь, чтобы убивать и поедать свои жертвы?

От одной этой мысли можно было сойти с ума. Тем не менее она не давала мне покоя. В какой-то момент я ощутил близость каменного чудовища и облился холодным потом. Вот он сошел с пьедестала, вот согнул устрашающие руки, вот его ужасные глаза пронзительно уставились на нас сквозь толщу скалы, вот он подкрадывается к люку…

Могучим усилием воли я отогнал фантастическое наваждение, плод моего воспаленного воображения, и…застыл! Я отчетливо услышал жуткий звук, шумное скольжение тяжелого камня, словно плиту толкали вверх, и тут массивный кусок мрамора скользнул по наклонившейся поверхности.

Голландец проснулся; я почувствовал, как он вскочил, и отчаянно шепнул ему, чтобы он зажег спичку. Я услышал скрежет и увидел вспышку. Со спичкой в руке он подался вперед, и мы стали всматриваться в бездонный колодец лестницы.

Мраморная глыба откатилась в сторону, и плита стала медленно подниматься.

Остальное было, как в бреду. Голландец пронзительно вскрикнул и выстрелил, и мы оба кинулись к верхнему люку. Я выскочил на лунный свет, как проклятая душа выскакивает из ада; помню, как я мчался с пеной на губах, как сердце мое выпрыгивало из груди. До сих пор у меня в ушах стоит крик Голландца: «Идол! Ходячий идол! Я видел его лицо! Это идол!»

Не знаю, как долго мы бежали, через какие жуткие рощи, по каким темным полянам. Знаю только, что, когда мы, почти полумертвые, упали на краю поющих скал, уже занималась заря. В лесу на нас никто не напал, и солнечный свет озарял безмятежную зелень неподвижных деревьев. Не сговариваясь, мы поднялись и двинулись к голубым холмам, высящимся за лесом. Не знаю, какое убежище мы надеялись там найти, но оставаться в этой части острова было просто невозможно.

Мы пошли не вдоль берега, а прямиком через лес. Продвигались мы осторожно, зная, что неведомое чудовище может наброситься на нас из ветвей или из-за стволов. Но нас вело такое отчаяние, что мы отмахивались от страха. Я даже хотел, чтобы чудище появилось днем, чтобы мы могли взглянуть, кто же так жаждет нашей гибели, а то и сразиться с ним лицом к лицу!

Огромные мрачные деревья раскинули могучие ветви, сквозь тяжелые, темные листья едва пробивались солнечные лучи. На странно упругом мху тяжелые шаги Голландца казались беззвучными. Все здесь было необычно. Я поймал себя на мысли, что уже не знаю, на какой планете нахожусь.

Мы двигались в полной тишине, лишь иногда нарушая ее немногими словами. Чем дальше, тем выше и гуще становились деревья, хотя подлеска под ними не было. Мы проходили через древние рощи, где деревья стояли правильными кругами или образовывали странные узоры. Голландец предположил, что этот лес был некогда обширным владением неизвестного короля, а я представлял себе нимф и дриад, танцующих среди языческих рощ под звуки дудочки Пана.

Все явственнее ощущался подъем, и, наконец, мы подошли к первому ряду широких, ступенеобразных плато, которые, несомненно, были огромными террасами во времена владычества неизвестных обитателей острова, создававших все его чудеса. По-видимому, террасы простирались во всю ширину острова, а глубина их была не менее мили. Когда-то к каждой террасе вели широкие каменные ступени, но теперь они превратились в груды замшелых камней. Края террас тоже разрушились и превратились в неровные склоны. Но на их ровных поверхностях по-прежнему росла густая трава, хотя молодая поросль уже нарушила пейзаж первобытной Аркадии со следами былой садовой планировки, с прямыми лучами аллей, расходящихся из центра во все стороны, и с аккуратными квадратами куртин.