Роберт Говард - Долг стрелка

Мне вспомнилось существо, юркнувшее в лес прошлой ночью, но в абсолютной тишине не чувствовалось никакой угрозы. Я бесцельно бродил в густой роще, срывал и жевал какие-то плоды и наконец, устав, решил прилечь и вздремнуть.

Проспал я гораздо дольше, чем собирался, и пробудился внезапно в полной темноте и тишине. Меня снова охватил леденящий страх. Я не видел ни стволов деревьев, ни звезд на небе. Вскочив, я вдруг поймал себя на том, что напряженно вслушиваюсь в эту звенящую тишину. До меня дошло, что меня разбудил какой-то звук, но не ветер, не шуршание ветвей, а нечто другое. Но кругом стояла мертвая тишина…

И вдруг огромная рука крепко сдавила меня, а когда я стал с криком вырываться, другая рука добралась до моего горла и начала меня душить. Острые когти рвали мое тело, а я, обезумев от ужаса, метался, чтобы вырваться из ужасных лап, и отчаянно молотил кулаками по волосатому, жесткому телу. Я уже понял, кто на меня напал: Голландец, обезумевший от одиночества и безнадежности!

Мне казалось, что плечо у меня вот-вот оторвется, а невидимая когтистая лапа держала меня за горло буквально волчьей хваткой. Мне не раз удавалось оглушать ударом кулака даже силачей, но теперь мои кулаки отскакивали от крепкого, как металл, тела. Ужас придал мне нечеловеческие силы, но и им приходил конец. И все-таки я изловчился, вытащил нож и нанес удар, вложив в него все свое отчаяние. Я почувствовал, как мой противник вздрогнул, отпустил меня и метнулся в глубь чащи, оставив меня валяться под деревьями.

До самого смертного часа я буду помнить ужас, который испытал, наблюдая за его бегом по темному лесу, где каждая ветка, каждый куст таили невидимую угрозу.

Потом я двинулся сквозь дебри, и прикосновение сучьев причиняло мне такую боль, словно в меня вонзались острые клыки. Это был сущий кошмар; только ужас привел меня, в конце концов, к подножию холма. Наконец, я очутился на открытом месте и увидел развалины, освещенные лунным светом.

Я полез вверх по склону — и вдруг замер. На нашей постели из веток и мха мирно спал Голландец, заслонив рукой глаза от лунного света. Я бесшумно прокрался вперед, поднял нож и наклонился над ним, ожидая, когда же он перестанет притворяться спящим, чтобы умереть от моего ножа.

Глядя на его могучие плечи, широкую грудь и огромные руки, я не удивился, что сила его, помноженная на безумие, была так ужасна, как вдруг меня словно обухом ударило: как почти у всех немцев и голландцев, на теле его не было волос, а тот, с кем я сцепился в лесу, был до омерзения волосат! Конечно, Голландец был сильным, мускулистым, могучим мужчиной, но не настолько крепким, как мой недавний противник. Кроме того, кровь на моем ноже говорила о том, что удар попал в цель, а на полуобнаженном теле Голландца я не заметил ни одной раны. Я облегченно вздохнул и вложил нож в ножны.

Голландец проснулся, сел и зевнул.

— А, вот и ты! Я тебя повсюду искал. Где ты был?

Я пробурчал в ответ что-то невразумительное и улегся на грубую постель. Инстинкт подсказывал, что лучше воздержаться от рассказов о моих приключениях, сначала я должен во всем разобраться сам.

Вероятно, подспудно я начал сомневаться в собственном душевном здоровье. Неужели я боролся лишь с воображаемым противником? Был ли это кошмар, от которого я сейчас пробудился? На моем ноже осталась кровь, но ведь я мог ранить сам себя в этой безумной борьбе… Но как я сумел так сильно повредить плечо, которое сейчас нестерпимо болело и пульсировало? Как бы то ни было, я ничего не стал рассказывать Голландцу, но решил оставшуюся часть ночи быть настороже.

Я думал, что боль в плече не позволит мне заснуть, но ошибся.

Чудовище появилось за несколько часов до зари.

Что бы это ни было, оно подкралось бесшумно и схватило Голландца прежде, чем тот успел проснуться. Меня разбудил хруст тяжелых тел, сцепившихся в смертельной схватке, и рев Голландца. Луна уже зашла, с моря наплывал туман, окутавший все густой пеленой. В темноте огромные когти рвали наши тела, а мощные руки и ноги подбрасывали нас, как перышки. Мы отчаянно боролись, но в темноте часто наносили удары друг другу, хотя попавших в цель было бы довольно, чтобы убить могучего человека. Нож выбили из моей руки, я заорал Голландцу, чтобы он стрелял, но ответа не последовало.

Удар гигантской руки свалил меня на землю, а Голландец корчился рядом, задыхаясь под давящими пальцами чудовища… Но вдруг подул ветер и зазвучала волшебная, дьявольская музыка поющих скал. При первых же звуках мелодии Голландца отбросили в сторону, как сломанную игрушку, и мы сквозь туман увидели уродливую фигуру, спускающуюся с холма.

Пошатываясь и задыхаясь, Голландец встал и бросился к спасительному люку. Я поспешил ему на помощь, и общими усилиями мы смогли с трудом отодвинуть каменную плиту. Забравшись в комнатку над пещерой, мы вернули крышку люка на место, распластались на каменной лестнице и стали внимательно слушать.

— Где твой револьвер? — спросил я.

— Я оставил его на полу, потому что с ним неудобно спать, — задыхаясь, ответил Голландец. — Мне так и не представилось возможности выстрелить в тварь! Где это чудовище?

Тогда я рассказал ему то, что должен был рассказать раньше: о своей битве в лесу, о своих увечьях и подозрениях, но этот рассказ был прерван каким-то шевелением над нашими головами. Мы ухватились за каменную плиту и, упершись ногами в стену, старались помешать ее движению. Однако крышка люка медленно подавалась, рискуя сбить нас с ног.

Ухватившись одной рукой за шероховатую поверхность плиты, я вдруг нащупал ржавый металлический засов и обнаружил глубокую выемку, куда он должен был вставляться. Подо мной задыхался от непомерных усилий Голландец, изо всех сил мешая движению плиты. Огромными усилиями мне удалось, преодолев сопротивление вековой ржавчины, вставить засов в выемку, и крышка люка перестала двигаться. Кровь пульсировала у нас в висках, мы задыхались от усталости, как вдруг снова услышали мелодию поющих скал.

Некоторое время чудовище продолжало трудиться над плитой, под его тяжестью ржавый засов немного прогнулся, но выдержал. Мы обессилено опустились на землю и перевели дух, хотя и не могли отбросить мысль, что под нами, в глубине темной пещеры, прячется жуткий морской дьявол.

Наконец, когда свет раннего утра начал проникать через тонкие щели люка, мы осмелились вылезти наружу. Мой нож и револьвер Голландца лежали там же, где мы их оставили.

Конечно, если на нас нападал человек, нож и револьвер вряд ли могли надежно нас защитить. Однако, вернув его, мы настолько осмелели, что двинулись к роднику, чтобы напиться и умыться. Нам обоим это было просто необходимо. Наше скудное одеяние порвалось в клочья, мы были все в синяках и царапинах. Моему вывихнутому плечу последняя битва явно не пошла на пользу, а на голове Голландца зияла глубокая рваная рана. Оба мы являли собой отталкивающее зрелище.