Сергей Кишларь - Аризона на троих. Самый быстрый

– Это заброшенное ранчо, – сказал в своё оправдание старик. – Когда-то давно апачи сожгли его и убили хозяина, с тех пор никто здесь не селится. Только для такого старика как я и годятся эти развалины. Не люблю суету больших поселений, а здесь чувствую себя уютно, как клоп в перине.

– Тебе любое поселение, где больше трёх домов кажется большим, – усмехнулся Джед.

– Что правда, то правда, – охотно согласился Канадец.

Генри был в восторге от жилища старика. Словно сомневаясь в реальности окружающих его предметов, он осторожно погладил кончиками пальцев запылённое дуло "прадедушки всех револьверов", коснулся холщовой сумки с индейским орнаментом, потёр между пальцами кожистую перепонку крыла летучей мыши.

Старик заметил последний жест молодого человека.

– Мне за них хорошо платят, – пояснил он.

– Так это и есть тот бизнес, который держит тебя за пределами обжитых территорий? – спросил Джед, небрежно качнув указательным пальцем одну из шкурок. – Крупные твари, но я первый раз слышу, что ими кто-то интересуется.

– Есть парень, который обещал купить их у меня. Это трудный бизнес, – сказал старик, разгребая от хлама длинную лавку, чтобы освободить место для гостей. – Говорят, этих крупных мышей раньше было тьма, но теперь с каждым годом становится всё меньше и меньше – одна мелюзга летает, – старик пренебрежительно махнул рукой. – Но та мелкая порода моего парня не интересует – ему этих здоровяков подавай.

Генри ещё раз скользнул взглядом по полкам и вдруг замер как заворожённый. Сердце его учащённо застучало от смутного, пока ещё непонятного предчувствия. Отодвинув консервную жестянку, он взял с полки ажурный металлический предмет похожий на большую брошь, обратил к старику ошарашенный взгляд:

– Откуда это у вас?

Канадец подошёл, равнодушно глянул:

– Это штуковина от старой сабли.

– Что вас так удивило? – Алисия тоже подошла, взяла у Генри «брошь». – Тонкая работа. Судя по узору, восточная вещь.

– Это гарда от самурайского меча, – ответил Генри.

– И что из того? – не поняла Алисия.

Не отвечая на вопрос, Генри перевёл взгляд на старика.

– А клинок?

Канадец пренебрежительно махнул рукой в сторону двери.

– Где-то под навесом. Штука странная и неудобная, рукоятка чуть ли не такой же длины как лезвие. Проку от неё мало.

Старик по молящему взгляду молодого человека понял, что отложить поиски клинка до завтра не удастся. Вздыхая, вышел на террасу. Генри выскочил вслед за ним, помогал старику шарить под навесом крыши. Наконец Канадец вытащил из-под тёса тронутый ржавчиной клинок.

Генри трясло от возбуждения – взяв клинок, он бросился в дом, стал в сумраке перебирать хлам на полках. Что-то уронил на пол, но нашёл рукоятку меча. Рылся дальше, боковым зрением замечая, как Джед и Алисия, не понимая его возбуждения, недоумённо переглядываются и пожимают плечами. Он попытался взять себя в руки и придать своим поискам вид обыденности, но явно переигрывал, вызывая ещё большее недоумение.

Мысленно ругал себя за несдержанность. Чего доброго, придётся давать объяснения по поводу своего странного поведения. Значит – врать! Ибо раскрывать свои тайны не входило в его планы. А врать претило.

Подняв над головой керосинку, Канадец освещал полки. Не найдя того, что искал, Генри обернулся к нему, нетерпеливо потряхивая повёрнутой кверху ладонью.

– Должны ещё быть фучи и сеппа.

– Парень, ты, конечно, можешь ругаться, – сказал старик. – Я и сам слова не очень-то выбираю, но делай это так, чтобы и мне было понятно.

– Такая плоская металлическая втулка и две шайбы с узкими прорезями под клинок, – нетерпеливо пояснил Генри.

Старик высыпал на полку содержимое одной из консервных жестянок, – болты, ржавые гвозди. Разворошив хлам указательным пальцем, Генри с бьющимся сердцем нашёл то, что искал, нанизал все свои находки на хвостовик клинка, вставил рукоять. Оставалась завтра при свете дня выстрогать из дерева тонкий стерженёк и закрепить при помощи него рукоятку на хвостовике клинка.

Вытянув меч так, что он стал продолжением его руки, Генри некоторое время любовался им, потом обернулся к старику.

– А второй?

– Что второй? – не понял Канадец.

– Второй меч где?

– С чего ты, парень, решил, что был второй меч?

– Это катана, должен быть ещё вакидзаси, – Генри осёкся, по виду старика поняв, что тот снова начнёт читать ему нравоучения про ругательства. – Ладно, извините.

– Да что ты так всполошился? – не понимал старик. – Дался тебе этот вертел. Хочешь, мачете тебе подарю?

– Мачете не хочу, подарите меч.

– Бери ради Бога. Хлама меньше будет.

– Вы так и не сказали, откуда он у вас?

– Приятель один оставил.

– Давно?

– Ого-го!

– Вспомните хоть примерно.

– Зачем примерно, могу точно вспомнить. Это был пятьдесят девятый год.

– Двадцать шесть лет, – едва слышно прошептал Генри.

В голове у него роились ещё с десяток вопросов, но задать их он не успел – старик вдруг насторожился, порывисто вскинул указательный палец, этим жестом перебив молодого человека на полуслове.

За мутным окном сумерки переходили в ночь. Сквозь густую синеву неба проклёвывались первые звёзды, из-за горной гряды поднимался тонкий серп убывающей луны. За стеной явственно слышались негромкие, но настойчивые звуки, будто стучали одна об другую деревянные чурки.

– Как они мне надоели, – тяжело вздохнул старик.

– Кто тебе надоел, старый ворчун? – спросил Джед.

– Ясное дело кто – мертвяки, – ответил старик тоном, каким говорят о самых обыденных и надоедливых вещах. – Как только солнце уходит, они тут как тут. Слава Богу, здесь они недотёпы полные, и не так опасны, как те, которые бродят по ту сторону хребта. А недавно объявился дилижанс-призрак. Ездит по ночам, как ни в чём не бывало, будто совершает обычный рейс. Две дохлые лошади в упряжке тянут его резвее, чем шестёрка живых, а на козлах – скелет с кнутом в руках. Тьфу! – Старик с омерзением сплюнул и дружески похлопал Генри по плечу. – Чувствуйте себя как дома, а мне надо закончить работу. Негоже это дело на ночь оставлять.

Он направился к двери, а гости недоумённо переглянулись, провожая его взглядами.

– Время сохранило старику зоркость, но, похоже, не пожалело голову, – сказал Джед, и Генри показалось, что непроницаемое лицо аризонца впервые отразило какие-то чувства, и чувствами этими были досада и жалость.

А может Генри просто показалось? Во всяком случае, когда аризонец повернул голову и свет лампы, заглянув под поля шляпы, осветил черты его лица, в них не было уже ничего кроме прежней непроницаемости. Джед оглянулся на дверь, и сказал своим обычным бесстрастным голосом: