Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Вас, стало быть, зовут Юми, — проговорил я больше для себя самого. — И что, с тех пор вы ничего не слышали о сестре?

— Отчего же? Иногда приходят письма без обратного адреса, но она в них словно молчит. А вот в стихах она до сих пор говорит гораздо больше.

Она подозвала меня к письменному столу, на котором лежала открытая тетрадь, и, поставив справа от неё светильник, сказала:

— Это последнее, что она написала ему. Запомните и передайте, когда увидите. И пусть он её найдёт.

Я склонился над тетрадью.

Я читал, и теперь уже почерк казался мне странно знакомым, как несколько минут назад — лицо Юми. Говорят, у людей бывает душевное расстройство, когда вновь увиденное кажется повторением какого-то призрачного воспоминания. Хвостики иероглифов словно дразнили меня, впиваясь в сознание и как бы говоря: «Ты наконец-то сошёл с ума». В дальнем, плохо освещённом краю листа стояла подпись. Я подвинул светильник и прочёл: «Фея Северных Созвездий».

— Что с вами? — донёсся до меня голос Юми. Она была удивительно похожа на сестру и так же красива, но, конечно, выглядела гораздо скромнее. — Вы замерли, как будто увидели привидение.

Я не знал, что ответить. И отвечать ли вообще. Но девушка стояла, тревожно глядя на меня, и словно требовала ответа.

— Я передам ему, — шёпотом ответил я. — При встрече я всё ему обязательно передам.

О чём я думал, покидая Хунчоу? Тревожился ли о том, что не встретил там Барабанчика и Минхёка? Рассуждал ли об успехе или провале нашего плана? Или, быть может, обдумывал, каким путём безопаснее всего вернуться на Дуншань? Нет, я думал о Кан Хеён, Фее Северных Созвездий. История, услышанная в Хунчоу, словно раздула тлеющий уголёк в моей груди, и роковая артистка из Аньи вновь была для меня возлюбленной, а губы обжигало воспоминание о её поцелуях.

В её истории я очень многого не знал и не мог ручаться за истинность того, что знаю, — у каждого, с кем я говорил, могли быть свои основания говорить мне неправду. Но если Фея действительно не работала на Вэйминьского князя, она могла работать только на его противников, главным из которых, бесспорно, являлся Шэн Янь. Если моя версия насчёт третьего собеседника в «Ветре добродетели» была верна, это объясняло и удивительную осведомлённость артистки, проведшей всё утро в закрытом кабинете, об убийстве несчастного Юй Шатина и её интерес ко мне как к человеку, потенциально опасному для императорского шурина.

К последнему я, как и многие представители чиновного сословия, относился отрицательно, хотя, конечно, по большему счёту впитал эту оценку из общения с другими — теми, кто называл его не иначе как «узурпатором» и сравнивал с потомками Чжэ Фацзюэ или даже с недостойным генералом Ма Гао, поднявшим мятеж при Втором Лидере. И, хотя деятельность и господина Чхве, и тем более «тайных учёных» проходила несколько в иной плоскости, чем противостояние интеллигенции и Шэнов, я считал, что Хеён оказалась от меня на противоположной, «вражеской» стороне, но был уверен, что во имя своей любви должен и могу склонить её на свою сторону. Но что́ именно нужно делать, я не вполне представлял.

Возможно, после увиденного и услышанного в хунчоуской библиотеке образ Хеён начал резонировать с образом Яо Мэйлинь, к которой я тоже испытывал тёплые, нежные чувства, не вполне в них разбираясь. И если ещё на Дуншане я чувствовал, что любые мои шаги в направлении строгой и кроткой Мэйлинь сковывает тень Чжуан Дэшэна, убитого героя, чью роль я не смел оспаривать, то в случае с Хеён всё представлялось проще: мой соперник, У Чжайбо, ещё жив и за пять лет вполне мог лишиться особого места в девичьем сердце. Любовная горячка побуждала немедленно распрощаться с Хуаном и во весь опор скакать в Аньи, но почерпнутые из той же «Коллекции» представления о чести не позволяли прагматично действовать за спиной у Барабанчика, предписывая вначале поговорить с ним начистоту.

В том, что с ним и с Минхёком всё в порядке, я не сомневался. Да, они должны были достичь Хунчоу ещё до Нового года, но в усадьбу их запросто бы не впустили. В таком случае У поостерёгся бы извещать меня о неудаче письмом, а какие-то заминки могли замедлить обратный путь на Дуншань и помешать им вернуться до нашего с Юань Мином выхода. Разум рисовал и иную ситуацию: возможно, У на ходу нашёл иной вариант, как изготовить карту; он даже мог оставить мне знак, который я попросту не заметил. Иными словами, я был уверен, что найду обоих у себя дома и не слишком беспокоился о судьбе своих друзей — чего не скажешь о Хуане. В каждом городе и деревне нас встречала доска объявлений с призывом идти в добровольцы, а громогласные глашатаи возвещали, что министр-блюститель Шэн уже очень скоро искоренит разбойную волость — и люди, которые желают поучаствовать в правом деле, имеют возможность отличиться перед отечеством и даже выдвинуться по государственной службе.

Молодые вэйские книжники проходили мимо объявлений с независимым видом, а иногда и посмеивались:

— Раздолье-то для Девяти провинций!

— Пошёл бандит бандита бить, да их в бою не различить!

— С честным людом постарались, за себе подобных взялись!

— Вот загадка для детей: угадайте, кто злодей!

Но всё это предпочитали говорить негромко и в рукав, чтобы даже самый зоркий осведомитель не определил шутника. Потому что знали: Шэн Янь взялся не только за дикий край, но за весь вольнодумный север.

Излюбленные чайные местной интеллигенции пустовали. На окраине области, в городке Инчуане, который годом раньше я проезжал в составе яньской делегации, мы разыскали «Дары бамбука», очень своеобразное сочетание ресторанчика, публичной библиотеки и книжного магазина, — конечно же, рассчитанное на собрания молодых талантов. Если в прошлый раз внутри было шумно и многолюдно, то теперь мы нашли лишь скучающего хозяина, господина Гуна. Удивительно, но и по прошествии стольких месяцев он меня помнил и, приветствуя, даже обратился по имени. С такой памятью и таким-то заведением он был бы идеальным сотрудником какого-нибудь охранительного ведомства, а возможно, и являлся таковым, но от такой мысли и сейчас становится неловко: этот человек располагал к себе настолько, что его невозможно было заподозрить в двоедушии.

Он лично проводил нас к лучшему столику, принял заказ, чтобы в конце произнести непременный вопрос: «Кого желаете в собеседники?» — подразумевающий авторов прошлого и настоящего. Если гость называл, скажем, Ляо Чжая, хозяин тут же приносил ему соответствующий томик, а в конце трапезы спрашивал: «Господин Ляо тоже уходит?» Желающий приобрести книгу отвечал: «Да, и я заплачу за себя и за него». Нежелающий говорил что-то вроде: «У господина Ляо здесь назначена встреча, так что я ухожу один». Бывалые яньские чиновники в прошлом году усиленно преподавали молодёжи этот ритуал иносказаний, который, безусловно, добавлял «Дарам бамбука» особый шарм. Переспросишь или ответишь прямолинейно — посмотрят косо, как на варвара, который примостил вонючие ботинки сушиться на стойке для цитры.