Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Надо бы показаться лекарю, как дойдём до города, — сказал я ему по-корейски.

— Пустяки, — ответил Ёнсин. — У остальных похуже. И как досюда дошли! Но всё лучше, чем тем двоим, — он мотнул головой в сторону мертвецкого угла.

Со светильником в руке я дошёл до ящиков и сдвинул крышки. Человек с разодранной шеей был изуродован до неузнаваемости: на лице не осталось ни глаз, ни носа. За пазухой без труда нашёлся пакет с личными документами, из которых следовало, что он из местных жителей, простой охранник, нанятый для прохода по северной части Ци.

— С этим всё ясно, — бросил Ёнсин из-за стола. — Помер как помер, у меня на глазах. Дрался хорошо. Не свезло. Со вторым паршивей вышло. У него грудь разодрана и в ноге перелом, но от такого не помирают. Надышался, поди, мерзостью туманной. Жуткая смерть.

Лицо второго тоже было изуродовано, словно в нескольких местах обожжено. В широко раскрытых глазах застыл ужас. По документам он значился как Бянь Хэншу из области Цинь, но, когда я запускал руку под халат, пальцы случайно нащупали потайной карман, и я, не зная зачем, выудил ещё один пакет, куда занятнее прежнего. В нём лежала печать докладчика министерства столичной безопасности (фамилия тоже звучала как Бянь, но с другим тоном, и записывалась, конечно, иначе; имя было совершенно другим: Мэнцай), деревянная бирка, предоставляющая особые полномочия по северо-востоку, и — самое интересное и тревожное — кусок белого шёлка с портретом и описанием Су Вэйчжао. Я решил уже не возвращать столь важную находку на место, но что-то во внешнем виде этого самого Бяня меня неожиданно смутило, и я приложил ладонь к его лицу. В отличие от товарища по несчастью, он был по-прежнему тёплый и до сих пор не окоченел. Но ни дыхания, ни сердцебиения не ощущалось.

— Ёнсин, — позвал я. — Попробуй прощупать пульс.

Кореец крякнул и с ухмылкой поднялся со своего места. С полминуты он мял пальцами руки и шею Бяня, потом повернулся ко мне и сказал, как будто речь шла о чём-то простом и явном:

— Он живой.

Туман ужасен и непредсказуем. Кого-то убивает один вдох, а этот человек дышал туманом не менее четверти часа и остался жив. Чэнъиньский врач, вниманию которого я на следующий день препоручил своих охранников и несчастного Бяня, озвучил ту же мысль:

— Я давно здесь практикую, и, разумеется, людей, пострадавших в тумане, пользовал немало. Но до сих пор не нашёл ни лечения, ни корня заболеваний. Кто-то уже через неделю вставал на ноги после полынной настойки, другой с теми же симптомами после неё же умирал. А кто-то лежал вот так, в каталепсии и с открытыми глазами, кто месяц, кто полгода — и я не понимал, почему одни выживают, а другие нет.

С молодцами Чхве было проще. Двоих он уверенно отпустил, прописав притирания, двух других настоятельно советовал оставить здесь на лечение. У Бяня был очень слабый пульс, но дыхание стало ровным, и врач удовлетворённо сказал, что ни один из жизненных центров не повреждён.

— Его тоже оставляйте, в больнице места хватит, — добавил доктор. — К тому же, насколько я понимаю, у парня при себе есть какие-то средства, и вам даже не придётся платить за уход из своего кошелька.

Да, наверное, так было бы правильно. Но личность этого человека с печатью чрезвычайного докладчика и портретом беглого архивариуса за пазухой слишком сильно меня интересовала, и я решил не оставлять его у Барсова Хвоста, а взять с собою в Цанъюань. Доктор истолковал это по-своему и уязвлённо сказал, что я едва ли найду в областной столице врача, который лучше разбирается в «туманной болезни»; напоследок добросовестно наложил Бяню шину на сломанную ногу и рассказал, как обрабатывать рану на груди.

До Цанъюаня мы вновь ехали двумя колясками. В одной — Ким и оставшиеся Чхве; другая походила на подвижной лазарет, в ней следовал я и полуживой Бянь. Я при всякой возможности показывал его врачам, исправно покупал прописываемые лекарства, жёг полынные палочки и, как мог, потчевал больного бульоном. На третий день пути сердцебиение стало уверенным, а глаза закрылись. В следующий раз Бянь открыл их, когда мы уже подъезжали к Цанъюаню.

— Что со мной? — спросил он хрипло, с трудом ворочая языком.

— Наконец-то вы пришли в себя, господин Бянь! — откликнулся я. — Всё хорошо. Главное — вы живы!

— Кто вы? Я вас знаю? Я вас не вижу, — сказал он, бессмысленно водя зрачками.

— Нет, я узнал ваше имя из документов. Вас ведь зовут Бянь Хэншу?

Он кивнул, по-прежнему пытаясь высмотреть меня ослепшими глазами.

— Мы вытащили вас из тумана после налёта гуйшэней неподалёку от Чэнъиня, — добавил я. — В тамошней больнице не нашлось койки, я не знал, откуда и куда вы направлялись, и взял с собою в Цанъюань. У вас там есть знакомые?

— Нет, — прохрипел Бянь. — Как вас зовут?

Я представился и честно сказал, что еду в цискую столицу приобретать имение, и в свою очередь спросил, в какую сторону по Барсову Хвосту шёл Бянь.

— Мне всё равно, — ответил он. — Я путешествую в поисках покровителя. Я хорошо и чисто пишу и неплохо фехтую… Вернее, умел всё это делать до недавних пор.

— Будем надеяться, зрение к вам ещё вернётся, — приободрил его я. — Если повезёт, я замолвлю за вас словечко перед местными чиновниками, а пока что поживёте в гостинице на полном пансионе.

Он потянулся было за кошельком, но я его остановил.

Мы сняли большой трёхкомнатный номер на лучшем постоялом дворе Цанъюаня, где и расположились впятером: Ким, охрана и я с Бянем. Сразу по заселении я с гостиничным слугой отправил визитную карточку Чэнь Шоугуану и тут же получил ответ: генеральный инспектор приглашает меня к себе отужинать. В положенный час я прибыл к его дому в паланкине, сменив дорожную одежду на траурное облачение, чем немало смутил хозяина. После короткого приветствия господин Чэнь вспомнил, что видел меня в Тайцзине, и я подтвердил, что действительно приезжал туда на большую дворцовую ассамблею, в которой, к сожалению, так и не смог принять участие.

— У вас, кажется, оказался при смерти кто-то из близких родственников? — тревожно произнёс инспектор. — Глядя на ваше одеяние, со скорбью полагаю, что худшие опасения подтвердились.

Я тяжело вздохнул:

— Судьбе было угодно лишить меня старшего брата. По его-то завещанию я после нескольких месяцев траура на Дуншане приехал в Цанъюань. Он мечтал о благоустройстве северо-востока, но умер, не увидев воплощения своей мечты.

И, дождавшись учтивых наводящих вопросов, пересказал ему идею проведения ярмарок, подобных тем, что были когда-то в Сицюэ. Инспектор внимательно слушал, со значением кивал, проводя пальцами по усам и бороде, а затем спросил, почему бы мне во исполнение воли брата не составить петицию. Я сокрушённо ответил, что у письма на высочайшее имя шансов немного — без влиятельных ходатаев ему в лучшем случае уготовано застрять в имперском секретариате, — а нынешний яньский губернатор отнёсся к петиции прохладно.