Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Юноша! — обратился торговец ко мне, говоря уже на китайском. — Знаете, что это за человек? Да! Не знаете, не знаете. Да! Двадцать — больше! — лет назад, он спас деревню Луаньху от свирепых барсов. Да! Здесь их было четыре: чёрный, жёлтый, белый, а всего страшнее вожак, красный. Да! Жизни от них не было, сущие демоны: у меня сына убили, свояка убили, племянника растерзали. Да! Этот человек шёл мимо с товарищем — как благородный зверь-мэнъюн и пятицветный лев, — они и зарубили барсов! Счастливый день!

Он опять повернулся к Ли и заговорил на своём, пересыпая речь китайскими словами. Странствующий администратор кивал и смеялся. Потом старика позвали покупатели, и он побежал к ним, на прощание отвесив господину Ли ещё один поклон.

— Замечательная история, — сказал я. — Вы о ней не рассказывали, а здесь, смотрите, вас помнят спустя двадцать лет!

— Какое там, — махнул рукой Ли. — Разве вы не поняли: старик принял меня за кого-то другого, ну, а я не стал его разубеждать. Воспоминания у него приятные и для меня необременительные. Пусть радуется, думая, что встретил здесь случайно своего героя-избавителя, и какая разница, что он встретил всего лишь меня. Вы разобрали хоть что-то из того, что он тараторил?

— Нет.

— Я тоже, — усмехнулся Ли. — Нужно быть начеку. Чего доброго, пригласят в гости, а тащиться в Луаньху, где бы она ни находилась, нет никакого желания.

Отъезжая от Сыту я подумал, что так и не спросил о деле, которое привело туда администратора Ли. В голову лезла всякая всячина. Я готов был поверить и в то, что он просто сопровождал меня, так сказать, на всякий случай (недаром у него были при себе ядовитые стрелы, которые он явно намеревался передать мне); и в то, что он вынюхивает что-то о «тайных учёных» (когда-то отец оставил половину верительной бирки в чайной господина Лю, а какие ещё дела и знакомые были у него в Сыту и в этой части Ци? и не пустился ли странствующий администратор вдогонку за У Чжайбо?); и в то, что он изучает местность, прощупывая почву для исполнения стратагемы, о которой мы договорились с префектом. Я и сам поймал себя на мысли, что словно прицениваюсь к проезжаемым местам, прикидывая, насколько удобным будет этот маршрут для торговцев — и для разбойников.

Впрочем, главными разбойниками Циской дуги, как уже говорилось, были и остаются барсы. В некоторых частях Чжао и в южных областях вот так же хозяйничают тигры. Ни гуйшэнь, ни дорожный грабитель не могут тягаться с ними по злобе и опасности. Возможно, деревенский люд и сумел бы сообща извести эту напасть, но на стороне хищников — закон, запрещающий истреблять дикое зверьё. Со времён первых императоров каждый вид животных, нашедший приют в горной стране, объявлен государственным сокровищем. Убить зверя просто так нельзя, и горе человеку, от руки которого погибнет последний зверь той или иной породы! Народная пьеса «Пещера в четырёх ли» рассказывает историю хутора, хозяин которого, как давешний торговец из Сыту, теряет сына в столкновении с серебристыми львами (такие водились на юге Ба). На следующий день от лапы льва гибнет его престарелый отец, а следом — мать. Местный судья не решается вынести хищникам приговор — они последние в горной стране. Отчаявшись, хуторяне берут факелы и колья и идут на львиное логово. Жестокая схватка уносит ещё несколько жизней, но все львы уничтожены. Через неделю судья безо всякого снисхождения приговаривает выживших хуторян к каторге. В цепях и колодках им предстоит идти через всю страну, в наш северо-восточный край, — и, как повествует эпилог, погибнуть по дороге.

Приговоры гуйшэням звучат на Дуншане в том числе и поэтому. Впрочем, делается это, скорее, для успокоения удальцов, ведь этих чудовищ закон не защищает. Как я говорил в самом начале, их относят к нечистой силе.

В городах и деревнях Циской дуги вовсю торгуют амулетами в виде благородных зверей-охранителей (таких, как упомянутый мэнъюн или величественный цюэр), приказными бирками звериных вельмож и полководцев и обманными именами. Согласно старинному корейскому поверью, стоит леопарду или тигру съесть сердце человека, и дух убитого становится рабом убийцы и служит ему сверхъестественным образом: заманивает новые жертвы, ломает капканы и ловушки, сообщает хозяину имена прежних друзей и знакомых — и кровожадный людоед с особым остервенением начинает их преследовать. Табличка или нашивка с чужим именем, по мнению суеверных местных жителей, — прекрасный способ отвести беду. Даже в городах, которые страдают от зверей куда реже, редко кто ходит без оберегов: люди боятся не столько умереть от когтей и клыков, сколько попасть в посмертное рабство.

— Добро бы к тигру, — рассуждал, попыхивая трубкой, толстяк-управляющий на одной из придорожных станций. — Тигр жесток, но благороден, знает обычай, уважает старость. А барс — подлый головорез. Леопард-цзин — так вообще пожирает собственных родителей!

И он же, узнав, что я гражданский чиновник, завистливо смотрел и качал головой. Уж такого-то зверь никак не сумеет взять в рабство, если вообще позарится на горькое мясо учёного-законника. Мы проехали Цискую дугу из конца в конец, до самого Чэнъяна, так и не встретив пятнистых злодеев, и я шутя объяснял это именно своей принадлежностью к чиновному сословию.

Деревянный мост, соединяющий Чэнъян с Чэнъинем на плоскогорье, самый длинный на всём северо-востоке (а может, и во всей горной стране), в народе носит название Барсов Хвост. Он протянулся по-над изогнутым хребтом, который обнажается, когда туман в этих краях идёт на убыль. Летом отливы позволяют путешествовать даже вдоль моста — звери так и поступают, — но зимой можно идти только по нему. Строился мост урывками, при трёх государях, и на разных участках выглядит по-разному. Где-то идёшь под надёжным навесом, который защищает от непогоды, где-то нет даже обычных перил. На пути пристроены укрытия от гуйшэней и площадки для привалов, но крайне неравномерно. То же можно сказать и о караульных башенках, обыкновенно пустующих с первых дней зимы. В начале и в конце Барсов Хвост широк и соблазняет нанять паланкин или коляску, но знающие люди подскажут: в середине есть места, где едва разойдутся двое, так что идти придётся пешком — и целый день. Выйдя на рассвете, к вечеру достигнешь противоположного края, если не сбавлять шаг и обойтись без приключений. Есть, конечно, охотники ночевать на площадках моста, но так шансы на приключения существенно возрастают.

Мы ступили на Барсов Хвост, едва чэнъянская стража открыла ворота. Накануне в ночь пошёл густой снег, а к нашему выходу поднялась метель, мост был виден от силы на сто шагов. Ким советовал подождать, пока распогодится, а в Чэнъяне наберётся бо́льшая группа желающих идти на юг, но я — сам не понимаю почему — не соглашался ни в какую и настоял на скорейшем выходе. Пока позволяло место, мы шли по двое. Впереди и сзади — охрана, а в центре — мы с Кимом. Охранники вяло переругивались по-корейски, очевидно, полагая, что я их не слышу или не понимаю; поверенный дома Чхве, напротив, как будто не обиделся на мою твердолобость, оставался приветливым, поддерживал под руку и грамотно подсказывал, когда делать привал.