Владимир Конюшев - Ударная армия

«Наверное, Афанасьев уже… Или Волынский…» — подумал Марков, торопливо отогнул на запястье конец рукава телогрейки, глянул на черный циферблат часов…

Он не поверил своим глазам… Только тридцать четыре минуты назад Марков сказал командарму: «Пошел!»

Марков почувствовал, что голове холодно.

— П-простудитесь… т-товарищ лейтенант… — улыбнулся Володька Медведев, сидевший рядом с Баландиным, на коленях которого увидел Марков свою плащ-палатку…

Марков надел шапку.

— П-приходите еще, т-товарищ лейтенант, — сказал Володька Медведев. — Сберегу б-бутылочку… П-приходите…

— Приду, Володя.

Баландин встал, тряхнул плащ-палаткой.

— Надевайте, товарищ гвардии лейтенант…

— Я приду, — сказал Марков.

Что-то ответил Медведев, но не услышал гвардии лейтенант: с пронзительным ревом прошаркнули но небу узкие тела штурмовиков, скрылись за холмами…

— Немец уходит!..

Кто первым из тысяч людей в телогрейках, плащ-палатках и шинелях, делавших свое дело в окопах, на огневых позициях артиллерийских и минометных батарей, на узлах связи, на наблюдательных и командных пунктах, сказал эти слова, веселящие сердце, никто не знал.

Но с этих слов в считанные минуты зародилось то знакомое фронтовикам чуть суматошное оживление, которое служит самым верным признаком, что к людям в телогрейках и шинелях пришла удача, что уже просится в душу слово «победа», которое по солдатскому извечному суеверию не любит, чтобы его произносили вслух…

— Немец на моем участке отходит! Наблюдаю две колонны мотопехоты триста метров восточнее рощи «огурец»! Прошу усилить артогонь — НЗО [9] НЗО — неподвижный заградительный огонь артиллерии. 104, 105, 107! Прошу усилить огонь! — услышал Никишов в репродукторе голос гвардии полковника Волынского.

Никишов стоял возле стереотрубы в узком окопе, прорытом в форме буквы «г» от правой стенки блиндажа ВПУ.

— Товарищ командующий! — сейчас же появился в дверях блиндажа гвардии капитан Семенов. — Волынский докладывает — немец отходит!..

— Слышал. И вижу, — сказал Никишов, не отрывая чуть прищуренных глаз от окуляров стереотрубы. — Передай артиллеристам — усилить НЗО.

— Слушаюсь! — И Семенов скрылся в блиндаже.

— Везет Седьмой ударной, — сказал сидевший на футляре для стереотрубы майор Павел Павлович, прибывший вместе с маршалом. — Робкие немцы все семерке попадаются… Чуть что — драпанеску махен…

— Ехидничай, ехидничай, — сказал Никишов, медленно вращая барабанчик поворотного механизма стереотрубы. — Живой, чертенок… Оба идут, слышишь, Павлович?..

— Хороший мальчик ваш Марков, — сказал Павел Павлович. — Идет?

— Идет, оба идут, — сказал Никишов.

В голубоватом мареве, уже струившемся над полем, видел он две фигурки — в плащ-палатке и телогрейке; шагали они вдоль траншеи, вот скрылись в ложбинке…

Никишов выпрямился, потер согнутым большим пальцем уставшие глаза, посмотрел направо, где стоял перед стереотрубой маршал в кожаной черной куртке, в зеленой фуражке с прямым козырьком, в синих бриджах без лампасов.

Рокоссовский молчал вот уже минут тридцать, за которые случилось немало: и неожиданная атака немецких танков на участке полка Афанасьева, и хорошо видимая с ВПУ стрельба орудий батареи Хайкина по «тиграм», после которой запылало шесть машин, и контратака штурмовой группы гвардии капитана Горбатова, начатая им столь стремительно, что через двенадцать минут танки с пехотой и самоходки перевалили вершины холмов, слышал маршал и приказ Никишова командующему артиллерией армии — отменить артнаступление, открыть огонь по путям отхода немцев, не мог не слышать маршал и второй приказ Никишова, гвардии полковнику Волынскому, — бросить в узкую еще щель прорыва приданный дивизии тяжелый танковый полк, посадив на танки как можно больше пехоты…

Но маршал молча стоял у стереотрубы.

— Продвинулся на четыре-пять километров. Прошу разрешения ввести второй эшелон, — донесся из репродуктора неторопливый, окающий говорок генерал-лейтенанта Сазонова, командира соседней с Волынским дивизии, действовавшей на правом фланге корпуса.

— Принято! — крикнул гвардии капитан Семенов.

И снова голос из репродуктора, стариковский, с хрипотцой, — командира корпуса:

— Докладываю: на всем участке хозяйства противник отходит. Прошу дать мне бело-красных, прошу дать бело-красных!.. Прием!

Никишов покусал нижнюю губу… Танковая бригада поляков, которую просил для развития успеха командир корпуса, могла быть введена в дело только с разрешения командующего фронтом, это был его резерв.

— Товарищ маршал, дайте мне поляков, — сказал Никишов негромко и вздохнул, потому что знал — не любит маршал расставаться с резервами…

И Никишов не удивился, когда маршал сказал:

— Не могу, Сергей Васильевич.

— Слушаюсь.

Майор Павел Павлович тяжеловато поднялся с футляра стереотрубы, снизу посмотрел на Никишова, улыбаясь полным лицом.

— Просите еще, Сергей Васильевич, — сказал он громким шепотом, который, конечно, слышал и маршал. — Сейчас я от маршала схлопочу замечание, но на вашем месте я поляков попросил бы еще разок.

Видел Никишов: дрогнули губы маршала в усмешке…

Рокоссовский отступил от стереотрубы, закурил, бросил спичку на бруствер траншеи.

— Исправлять твою распущенность, Павел Павлович, занятие, не обещающее больших результатов, — сказал Рокоссовский, и майор улыбнулся…

— Виноват.

— Не вспомнишь ли, Павел Павлович, как под Сталинградом один очень веселый молодой штабник докладывал мне, что в котле всего каких-то семьдесят пять тысяч немцев?..

— Запамятовал, товарищ маршал, — засмеялся Павел Павлович.

— А потом оказалось, что немцев было четверть миллиона.

— Нехорошо было с их стороны так меня подводить, — сказал Павел Павлович.

Никишов смотрел на спокойное, худое лицо маршала. А постарел Константин Константинович, постарел… Никишов вздохнул.

— Я не уверен, что история не пошутит с нами и здесь, под Данцигом, — сказал Рокоссовский. — История — не диктант, ее нельзя исправить, зачеркнуть ошибки. А то и учиться-то будет нечему… Написал «корова» через ять — так и останется на века…

— Извините, Константин Константинович, — сказал майор.

— Я совсем не буду в восторге, если после войны полковник или генерал Павел Павлович будет писать в какой-нибудь главе толстого тома, что Рокоссовский проваландался с Данцигом месяца три, а то и четыре…

— Боже упаси — мне писать историю! — виновато улыбнулся Павел Павлович. — Я человек пристрастный.

— Печальный опыт канители с Восточной Пруссией нам нельзя повторять… Генштабисты не могли не знать, что здесь у немца самые сильные укрепления на восточной и юго-восточной границе… И надо же было умудриться гробить именно на этих участках дивизии. — Рокоссовский отбросил папиросу. — А в Ставке даже и не поминали ни разу, что наш фронт должен взаимодействовать с Третьим Белорусским… Покамест немец не заставил понять, что Восточная Пруссия орешек покрепче, чем думали в Москве… Вот почему и пришлось мне отдать соседу пять армий… Раньше надо было бы думать москвичам… Сталин мне про помощь Жукову не один раз напоминал, а про мой правый фланг — ни слова… Вот почему, Сергей Васильевич, не дам я тебе танки поляков… Перед самым штурмом Данцига — получишь, если заслужишь. Это их город, они будут драться за Данциг по-настоящему, поляки там сотни лет жили… А сегодня — не проси, командарм…